— Грешно бить такого лядащенького, которого соплей зашибить запросто, — объявил Виктор, с трудом пошевелив левой рукой. — Где это я так здорово гвозданулся?
— А ты разве ничего не помнишь? — с тревогой спросил Гера.
— Пьян был в дымину, — откровенно признался Виктор. — Шибко нализался где-то на халяву… Собирался на дачу… Но, видно, не доехал… По башке чем-то саданули и по морде съездили. А поезд ушел, платочками помахали.
Он врал, презирая себя и себя ненавидя. Но что-то мерзкое, гнусное, гаденькое в его душе, вроде того маленького человечка в лесу, диктовало ему свои жесткие условия, заставляя лгать, изворачиваться, выкручиваться… Только бы не дознались правды… Теперь он уже ее не хотел и боялся.
Гера и Алексей переглянулись.
— Виктор, — нерешительно начал Георгий.
Алексей отвернулся к окну.
— Мы должны сказать тебе, Виктор… Ты очень долго болел. Таню убили недалеко от дачи, в лесу… В тот самый день, когда ты… В общем, тебя там тогда почему-то не оказалось…
А был ли мальчик-то? Может, мальчика и не было…
'Я был! — хотел закричать Виктор. — Я как раз был там, и это я, я, своими руками, вот этими самыми грязными лапами убил ее, задушил, потому что на мгновение сошел с ума и подумал, что так будет для нее лучше! Но это невозможно теперь никому объяснить! Да и, наверное, не нужно…'
— А листики? — спросил он, забыв, что упоминание о них может его выдать.
Алексей и Гера снова беспокойно посмотрели друг на друга.
— Какие листики? — осторожно спросил Георгий.
— Желтые… Ну, те самые, что она так любила всегда собирать… Кленовые, кажется… Где теперь эти листочки? Куда они подевались?
Серый взгляд Геры стремительно потемнел, а Алексей присел на стул возле дивана.
— Витя, — тихо попросил Алеша, — постарайся взять себя в руки. Наверное, не нужно было тебе сразу говорить… Тебя действительно ударили по голове?
— Без понятия, — пробормотал Виктор. — Вероятно… Видишь, вся морда опухла. А может, это я сам за камень зацепился…
И он снова начал бредить, пролежав пластом еще несколько дней.
Таню похоронили без него: молчаливые и сумрачные друзья Виктора сделали все, что необходимо. Следствие быстро зашло в тупик, и ничего выяснить не удалось. Ни Алексей, ни Гера, ни Тата не сказали следователю, что Таня жила на даче с Виктором. Тата просто объяснила, что ее лучшая подруга детства иногда брала у нее ключи.
Виктору трудно было до конца понять, почему они так поступили: то ли смутно догадывались о чем-то, что-то подозревали и не хотели ворошить зловещую, темную тайну, то ли невероятно устав, стремились уберечь его и себя и поскорее освободиться от тягостных подробностей, выяснений, допросов. Да, никто не хотел ничего выяснять: значит, так распорядилась судьба, так она пожелала, жесткая и своенравная во всех отношениях. И возражать и спорить бесполезно.
Виктор встал только в октябре, когда на улице уже начиналась ранняя зима с первым мокрым, ласковым снегом и слякотью под ногами. Он даже не пошел к Тане на кладбище. Виктор сразу запил, страшно, по-черному, отказавшись от всяких контактов, встреч и знакомых. Словно отрезал прошлое, обрубил.
Пил он беспробудно до самой весны, и лишь усилиями Геры, Татки и их родителей Виктору разрешили в порядке исключения сдавать сессию позже. Впрочем, в институте довольно охотно пошли навстречу: приближалась защита диплома, и Крашенинникова — этот подающий большие надежды талант — старались вытянуть как могли.
Почерневший, обросший, с отеками под глазами, Виктор целыми днями валялся на диване, потягивая из бутылки водку и не поднимая телефонной трубки. По ночам его мучили тяжелые сны. Налетали, как комары, стайками, и каждый норовил укусить побольнее, до крови. Долгие, до того терзающие сны, что ложиться спать вечером иногда было страшно.
Проснувшись посреди ночи после кошмара, Виктор вставал и долго бродил босиком от окна к дивану и обратно. Как тогда на даче… Почему-то в этих бредовых сновидениях он кричал, долго, упорно в чем-то обвиняя Таню, размахивал кулаками и грозил убить. Сам себя во сне он очень жалел: бесприютный, несчастный, оборванный, с незаконченными работами, отчего-то голодный и постоянно мечтающий выпить. Он плакал ночью некрасивыми, пьяными, тоскливыми слезами и все обвинял Таню и спрашивал без конца, почему она ушла и не хочет вернуться, ведь он пропадет без нее, как она не понимает этого?..
В одном ее имени, если произнести его медленно, нараспев, всегда таилось для Виктора что-то необыкновенно милое, притягательное, редкое. Ну, послушайте сами — Та-а-ня-я! Целая музыкальная фраза — Та-а-ня-я! А точнее — ударившая громом симфония, целая прожитая жизнь, нераскрытая настоящая тайна — Таня, Таня, Таня!..
Виктор терзался и мучился воспоминаниями, как зубной болью, понимая, что его больной зуб нельзя ни вылечить, ни удалить.
Как-то вечером зашла Тата.
Виктор пожалел, что открыл ей.
Она неслышно разделась в передней, сняла сапоги и вошла в комнату. Мельком взглянув на Виктора и ничем не выдав своего впечатления, уселась, широко, безмятежно улыбаясь во весь рот, и аккуратно расправив вокруг себя юбочку.
— А где мама? — спросила Татка как ни в чем не бывало.
— Не выдерживает моего вида, — объяснил, снова укладываясь на диван, Виктор. — Она ведь уже совсем старенькая. А посему часто сбегает от меня к родственникам и знакомым. В данный момент пребывает у тетки. Ты как-то слишком быстро добралась ко мне после лекций, Кроха! Разве что перелетела сюда на крыльях любви…
Его откровения всегда доставались окружающим очень больно.
— Ну, к чему это, Витя! — спокойно сказала Татка, стараясь не обращать ни малейшего внимания на его тон.
— Так, ни к чему! Ни к чему особенному! Сдуру ляпнул! — с досадой сказал Виктор. — Сигарет захватить не догадалась? Тебе чего от меня нужно, Нателла?
Он не особенно следил ни за своими речами, ни за мыслями.
— Ты бы посещал иногда любимое учебное заведение, — осторожно посоветовала Татка.
— Ништяк, 'отряд не заметил потери бойца!' — заверил Виктор, но на всякий случай поинтересовался: — Чем еще порадуешь?
— Там все скучают без тебя, — хладнокровно продолжала Тата. — Особенно нежный привет передавала Рита.
— А-а! Это мы уже сто раз проходили! — поморщился Виктор. — Так ты притащилась сюда ради ее привета? Не слабо! Самое оно!
— Не только, — сказала Тата. — Мне захотелось тебя повидать. Имею я, в конце концов, на это право или нет? Выглядишь чудненько… Знаешь что, давай я на время останусь у тебя! Мамы нет… Уберу тут все, вымою. Приведу в порядок. Буду тебе готовить… Я умею.
Тоном и обликом Татка живо напомнила Крашенинникову жену декабриста. Лицо ее сияло.
— Не напрягайся! — тут же предал Татку Виктор, разом обесценив эту редкую верность и убив охватившее ее вдохновение. — Устал я от знакомых, Кроха… Мне все обрыдло. Валяюсь тут — и лафа! Не боись!
Татка снова бережно пригладила пеструю юбочку. Не дай Бог, сомнется…
— Диплом на носу, — сообщила она.
— Неужели?! Улет! — изумился Виктор. — Как это я все начисто перезабыл? Хорошо, что хоть ты мне напомнила! — Он опустил руку и достал из-за дивана недопитую бутылку. — Пить будешь?
Тата отрицательно покачала головой.
