– Если василевс хочет с нами поговорить, можете ворота не открывать! Бросайте его прямо со стены – мы поймаем!..
Ромейский счет
(разговор на улице Меси под царским портиком)
Царский портик был местом для умных, заумных и даже полоумных споров – среди людей ученых, переучившихся и недоучек. Здесь же, под портиком, и книги продавали.
В этот день разговор шел все об одном.
– Никакие это не славяне – те, что под Городом, – сказал человек несколько потрепанного странного вида – то ли чей-то секретарь, то ли собравшийся в монахи.
– А кто же? – спросил лангобардский рыцарь, невесть зачем попавший в Город.
– Никакие это не люди…
– Варвары – они и не люди, – сказал университетский старец, хранитель рукописей.
– Это не варвары. Это дни…
– А?
– С той поры, как великий Константин основал Новый Рим, наш Город, и Восточную империю, с тех пор каждый день, прожитый ромеями, в полночь обращался в человека. И человек этот, не совсем, конечно, человек – не как мы с вами, – переплывал на тот берег Босфора и прятался в пещерах…
– Где там пещеры? – спросил въедливый хранитель.
– Далеко. С тех пор прошло триста семьдесят семь лет…
– Нехорошая какая-то цифра, – сморщил лоб лангобардец.
– Прошло триста семьдесят семь лет. И прожитые Константинополем дни собрались вместе, вышли из пещер, сели на корабли, поплыли под стенами Города. Они высадились на берег. И пойдут они по всей ромейской земле, чтобы все видели, как много уж прожил Город, и каждый бы понял, как трудно – и чем дальше, тем труднее, – будет достраивать каждый новый день к прекрасному зданию империи.
– Это и без них ясно. И без них трудно, – обиделся Филоктет, девятый вофр, вставший под портик успокоить душу ученым разговором и налетевший на этот бред. – И по какому же правилу, по какому праву дни, прожитые ромеями, стали выглядеть как натуральные славяне! Уж мне ли их не знать!
Странный полусекретарь-полумонах пожевал губами и с достоинством ответил Филоктету.
– Пылкий юноша, – сказал он вофру, который был одного с ним возраста, лет сорока пяти. – Пылкий юноша может заподозрить меня в чем угодно. И даже донести на меня городской страже, эпарху или самому паракимомену, если тот пожелает принять пылкого юношу…
– Больно надо доносить, – буркнул Филоктет.
– Но он не может заподозрить меня в одном: в неучености и неглубокомысленности. Неужели пылкий юноша, который, кажется, занимается таким сложным ремеслом, как оценка лошадей, думает, что дни, прожитые ромеями, должны быть точь-в-точь похожи на самих ромеев? Неужели лошадиный хвост, который развевается сзади, когда лошадь бежит вперед, похож на саму лошадь? Нет, дни, прожитые Городом, похожи на что угодно, только не на ромеев. Они, быть может, специально прикинулись варварами, чтобы испытать нашу стойкость и смелость!..
Университетский старец сосредоточенно моргал, глядя себе под ноги.
– Со времени основания Города прошло более двухсот тысяч дней, – сказал он, подняв глаза. – А сколько воинов под Городом?
– Около ста тысяч, – сказал Филоктет, привыкший называть цифры с убедительностью. – Сто тысяч – сказали те, кто знает, – озабоченно прибавил он, не желая, чтобы кто-нибудь подумал, будто он, Филоктет, мог быть сегодня на морской стене города.
– Значит, сто тысяч дней еще в дороге! – сказал находчивый секретарь-монах.
– Этого нам не хватало! – Филоктет вспомнил виденное им со стены, помножил это на два – страшнее, чем две Мраморные Крысы, бегущие на тебя с двух сторон…
Опоясанный мечом лангобардец, которого славянская осада меньше других пугала, но интересовала как военный опыт, решил перевести разговор на иное:
– Неужели на этих корабликах славяне прошли через все Русское море?
– Через Румское море, и не все, а его часть, – объяснил Филоктет.
– Через Русское море, – поправил Абу Халиб, который стоял здесь же, но пока только слушал. – Если речь идет о том, что называлось Понт Эвксинский, то это море называют Русским. И у славян нет других кораблей.
– Все моря здесь – Румские, и на юг и на север, – наклонился в сторону Абу Халиба девятый вофр. – И то море, на чьи западные берега пришли они, – показал Филоктет на лангобардца, – и то море, на берегах которого фема Херсонеса, все это Румское море, а мы находимся в самом центре его, на Пропонтиде.
– Море называется по имени тех, кто живет на его северных берегах, – объяснил терпеливый Абу Халиб. – Так принято в науке. Румское море – к югу от нас, стоящих здесь, к югу от ромеев. Море Варягов – к югу от варягов. Море Мраков потому и называется Морем Мраков, что на севере его уже никто не живет, а на южных берегах живут славяне и варяги. Море же к югу от Руси – Русское море. Фема Херсонеса занимает небольшую часть северного берега.
– Но дальше, за Херсонесом, живут печенеги, – вставил университетский хранитель. – Не называть же море Печенежским!
– Печенежское море – это степь, – сказал Абу Халиб.
