— Стоит подумать, — сказал Сэм. — Я очень люблю этот мир, хотя он и погряз в эпохе мрака. С другой стороны, такая любовь не даст мне радости, какой я желаю, если мне приказано умереть реальной смертью или стать обезьяной и бродить по джунглям. Но я также не чрезмерно обожаю искусственное превосходство, какое существовало в Небе, когда я последний раз посещал его. Дай мне минуту подумать.
— Я считаю подобную неуверенность нахальством, — сказал Брама, — когда человеку сделано такое предложение.
— Знаю, и, вероятно, думал бы так же, если бы мы поменялись ролями. Но если бы я был Богом, а ты — мной, я помолчал бы из милосердия, пока человек принимает важное решение, касающееся его жизни.
— Сэм, ты просто невозможен! Кто еще заставлял бы меня ждать, когда его бессмертие висит на волоске? Не собираешься ли ты торговаться со мной?
— Видишь ли, я происхожу из длинной линии торговцев слизардами, и мне чертовски нужно кое- что.
— Что именно?
— Ответы на несколько вопросов, которые довольно давно меня беспокоят.
— Каковы же эти вопросы?
— Как тебе известно, я ожидал заседания Совета больше ста лет, потому что он начал длинные сессии, рассчитанные на отсрочки принятия решений, и для начала под предлогом Фестиваля Первых. Теперь я ничего не имею против Фестивалей. В сущности, за полтора столетия я ходил на них только затем, чтобы еще раз выпить доброго старого земного спиртного. Но я чувствую, что мы должны что-то сделать для граждан, так же как и для отпрысков многих наших тел, а не оставлять их бродить по грязному миру и впадать в дикость. Я чувствую, что мы всей командой должны помочь им, дать им выгоды технологии, которую мы сберегли, а не строить из себя неприступный Рай, относясь к миру как к смеси игорного дома с бардаком. И я давно удивляюсь, почему это не сделано. По-моему, это отличный и справедливый способ управлять миром.
— Из этого я заключаю, что ты акселерационист?
— Нет, — сказал Сэм, — просто спрашиваю. Я любопытен, только и всего.
— Тогда ответ таков, — сказал Брама, — они не готовы. Если бы мы действовали сразу же — тогда да, это можно было бы сделать. Но сначала нам было безразлично, а затем, когда встал этот вопрос, мы разошлись во взглядах. Слишком много времени прошло. Они не готовы, и не будут готовы еще много столетий. Если им сейчас дать передовую технологию, последуют войны, результатом которых явится уничтожение начинаний, уже сделанных ими. Они пойдут далеко. Они начали строить цивилизацию на манер их предков. Но они все еще дети, и как дети они будут играть с нашими дарами и будут сожжены ими. Они — наши дети от наших давно умерших Первых, вторых, третьих и дальнейших тел, и мы, как родители несем за них ответственность. Мы не должны позволять им ускорить индустриальную революцию и тем разрушить первое стабильное общество на этой планете. Мы лучше всего выполним свои родительские функции, если проведем людей через Храмы, как мы это и делаем. Боги и богини, по существу, фигуры родителей; что может быть правильнее и справедливее, чем взять на себя их роли и хорошо сыграть их?
— Тогда зачем вы разрушаете их собственную детскую технологию? Печатный станок изобретался три раза, насколько я помню, и каждый раз уничтожался.
— По той же самой причине — они к нему не готовы. И это было не настоящее изобретение, а скорее воспоминание. Это была легендарная вещь, и кто-то решил ее сдублировать. Вещь должна появиться в результате факторов, уже присутствующих в культуре, а не быть вытащенной из прошлого, как кролик из шляпы.
— Похоже, что ты ставишь этому мощный заслон, Брама. Я делаю вывод, что твои фавориты ходят туда-сюда по планете и уничтожают все признаки прогресса, какие находят.
— Неправда, — сказал Брама. — По твоим словам выходит, что мы постоянно желаем этого груза божественности, стараемся поддерживать темный век, чтобы вечно находится в изнуряющих условиях вынужденной божественности!
— В общем, да. А как насчет молитвенной машины, стоящей сейчас перед этим храмом? Она на одном уровне, в смысле культуры, с колесницей?
— Это совсем другое дело. Как божественное проявление, она держит граждан в благоговейном страхе, и о ней не спрашивают по религиозным причинам. Это почти то же самое, что применить бездымный порох.
— А что, если какой-нибудь местный атеист угонит ее и разберет на части? Вдруг он окажется Томасом Элисоном? Тогда как?
— В них хитрая комбинация запоров. Если кто-то, кроме жреца, откроет ее, машина взорвется и возьмет его с собой.
— Я обратил внимание, что вы не способны начисто подавить изобретения, хоть и пытаетесь. Вы прохлопали налог на алкоголь, который могли бы взимать Храмы.
— Человечество всегда искало облегчения в выпивке, — сказал Брама. — Она даже каким-то образом фигурировала в религиозных церемониях и от этого становилась меньшим грехом. По правде сказать, мы пытались сначала подавить ее, но быстро поняли, что не сможем. Так что, взамен налога, они получили наше благословение на выпивку. Меньше греха, меньше похмелья, меньше взаимных обвинений — это психосоматично — налог этого не даст.
— Даже удивительно, как много людей предпочитает нечестивое варево!
— Ты пришел просить, а сам насмехаешься? Я предложил ответить на твои вопросы, но не собирался дебатировать с тобой о деикратической политике. Не настроишь ли ты свой разум на мое предложение?
— Да, Мадлен, — сказал Сэм. — Тебе кто-нибудь говорил, как ты мила, когда ты злишься?
Брама соскочил с трона.
— Как ты мог? Как ты мог сказать такое? — завопил он.
— Вообще-то не мог — до этой минуты. Это была просто догадка, в какой-то мере основанная на твоей манере говорить и жестикулировать, которую я помню. Так что ты в конце концов добился своей давнишней цели? Держу пари, ты даже завел гарем. Ну, и каково, мадам, стать настоящим конным заводом после того как был девчонкой? Тебе позавидовала бы каждая девчонка на земле, если бы знала. Поздравляю.
Брама вытянулся во весь свой рост и засверкал. Трон пламенел за его спиной. Вина бесстрастно звенела. Он поднял скипетр.
— Готовься получить проклятие Брамы… — начал он.
— За что? — спросил Сэм. — За то, что я угадал твою тайну? Если я буду богом — какая разница? Другие наверняка знают об этом. Неужели ты злишься только из-за того, что я смог узнать о твоей истинной сущности, бросив тебе маленькую приманку? Я предполагал, что ты больше оценишь меня, если я продемонстрирую тебе таким образом свой ум. Извини, если я оскорбил тебя.
— Не из-за того, что ты догадался, и даже не из-за манеры, в которой ты высказал эту догадку — я проклинаю тебя за то, что ты насмехался надо мной.
— Насмехался? — повторил Сэм. — Не понял. Я не намеревался быть непочтительным. В прежние дни я всегда был в хороших отношениях с тобой. Если ты чуточку подумаешь о тех временах, ты вспомнишь, что это правда. Зачем бы мне ставить под удар свое положение, насмехаясь над тобой теперь?
— Потому что ты слишком быстро высказал то, что думал, не потрудившись подумать дважды.
— Нет, Милорд, я просто пошутил с тобой, как человек с человеком, когда они говорят о таких вещах. Мне жаль, если ты неправильно это понял. Я уверен, что у тебя есть гарем, завидую и наверняка постараюсь как-нибудь ночью проникнуть в него. Если ты меня там захватишь, вот тогда и проклинай. — Он затянулся из трубки и скрыл в дыму усмешку.
В конце концов Брама захихикал.
— Я немножко вспылил, твоя правда, — объяснил он, — и, возможно, излишне чувствителен к своему прошлому. Ладно. Я и сам часто шутил так с другими. Я прощаю тебя. Я снимаю начало своего
