— Ты говоришь о продолжительности жизни богов.
— К несчастью, да. Ты сделал серьезную ошибку, Мара.
— Какую же?
— Ты предполагал, что тебе позволят уйти отсюда живым.
— Согласен, я предчувствовал, что так будет.
— Ты не учел множества несчастных случаев, которые могут свалиться на одинокого путешественника в этом диком районе.
— Я много путешествовал один. Несчастные случаи всегда постигали других.
— Ты, видимо уверен, что если твое тело будет уничтожено здесь, твой атман переместиться в другое тело в другом месте. Я понимаю, что кто-то расшифровал мои записи, и фокус теперь возможен.
Брови нищего опустились на четверть дюйма и сдвинулись.
— Яма, — сказал он, — ты глуп, если сравниваешь свою ничтожную потерянную силу с мощью Мастера Снов.
— Может быть и так, господин Мара, — ответил Яма, — но я слишком долго ждал этого случая, чтобы думать об отсрочке. Помнишь мое обещание в Кинсете? Если ты желаешь продолжать цепь своего существования, ты пройдешь через эту единственную в комнате дверь, которую я загораживаю. Ничто за пределами этой комнаты не поможет тебе теперь.
Мара поднял руки, и вспыхнули огни.
Все пылало. Пламя вылетало из каменных стен, из столбов, из мантий монахов. По комнате клубился дым. Яма стоял среди пожарища, но не двинулся с места.
— Это лучшее, что ты можешь сделать? — спросил он. — Твое пламя повсюду, но ничто не горит.
Мара хлопнул в ладоши и пламя исчезло.
Вместо него поднялась кобра почти в два человеческих роста; покачивая головой с развернутым серебряным клобуком, она вытянулась в боевую позицию.
Яма игнорировал ее; его темный взгляд впивался теперь, как жало черного насекомого, в единственный глаз Мары.
Кобра растаяла на середине броска. Яма шагнул вперед.
Мара отступил на шаг.
Они стояли так в течение трех ударов сердца, затем Яма сделал два шага вперед, а Мара снова отступил. На лбу обоих выступил пот.
Теперь нищий стал выше ростом, волосы его стали гуще, он сделался толще в талии и в плечах. Все его движения стали неуловимо изящными. Он сделал еще один шаг назад.
— Да, Мара, здесь бог смерти, — сказал сквозь зубы Яма. — Падший я или нет, но реальная смерть живет в моих глазах. И тебе придется встретиться с ними. Когда ты дойдешь до стены, тебе некуда будет отступать. Сила уходит из твоих членов. Руки и ноги твои начинают холодеть.
Мара оскалил зубы в усмешке. Шея его раздулась как шар. Бицепсы были величиной с мужское бедро, грудь — бочонок силы, а ноги как деревья в лесу.
— Холодеют? — спросил он, вытянув руки. — Этими руками я могу переломить гиганта. А ты всего лишь выброшенная падаль. Твой гнев может напугать лишь стариков и калек. Твои глаза могут вогнать в оцепенение животных и людей низшего класса. Я настолько выше тебя, насколько звезда выше дна океана.
Руки Ямы в красных перчатках метнулись, как две кобры, к горлу Мары.
— Тогда пусти в ход свою силу, которой ты так хвалишься, Мастер Снов. Ты создал видимость мощи, воспользуйся же ею! Одолей меня не словами, а делом!
Щеки и лоб Мары стали ярко-алыми, когда руки Ямы крепче сжались на его горле. Глаз готов был выскочить.
Мара упал на колени.
— Хватит, господин Яма! — прохрипел он. — Хочешь убить самого себя?
Он менялся. Черты его расплылись, словно он лежал под текучей водой.
Яма смотрел вниз на свое собственное лицо, на свои красные руки, хватающие его же запястья.
— Ты впадаешь в отчаяние, Мара, когда жизнь оставляет тебя. Но Яма не ребенок, чтобы бояться разбить зеркало, которым ты стал. Сделай последнюю попытку и умри как человек, конец все равно один.
Но произошло еще одно расплывание и изменение.
На этот раз Яма заколебался, ослабляя свою силу.
На его руки упали ее бронзовые волосы. Тусклые глаза умоляли. Горло обвивало ожерелье из черепков, которые были чуть бледнее ее тела. Ее сари было цвета крови. Ее руки лежали на его руках и почти ласкали их…
— Богиня! — прошептал Яма.
— Не хочешь ли ты убить Кали?.. Друга?.. — Она задыхалась.
— Опять ошибка, Мара, — прошипел Яма. — Разве ты не знаешь, что каждый человек убивает то, что он любил?
Руки его сжались, раздался звук ломающихся костей.
— Десятикратным будет твое осуждение, — сказал он, зажмурившись. — И нового рождения не будет.
Руки его разжались.
Высокий, благородного сложения человек лежал на полу у ног Ямы, голова склонилась к правому плечу. Глаз окончательно закрылся.
Яма перевернул тело носком сапога.
— Устроить погребальный костер и сжечь это тело, — сказал он монахам, не поворачиваясь к ним. — Не жалеть ритуалов. Сегодня умер один из высочайших.
Он отвел глаза от работы своих рук, повернулся на каблуках и покинул комнату.
В этот вечер по небу метались молнии и дождь сыпал как горох.
Они вчетвером сидели в комнате в высокой башне на северо-восточном углу монастыря.
Яма ходил по комнате и останавливался у окна каждый раз, когда проходил мимо него.
Остальные сидели, смотрели на него и слушали.
— Они подозревают, — говорил он, — но не знают. Они не разрушат монастырь последователей бога, не выставят перед людьми раскол в своих рядах — пока они не уверены. А они не уверены, и поэтому проверяют. Это означает, что у нас еще есть время.
Они кивнули.
— Брамин, отрекшийся от мира, шел этой дорогой, пострадал от несчастного случая и умер здесь реальной смертью. Тело его сожжено, прах брошен в реку, текущую в море. Вот как это произошло… В это время здесь гостили странствующие монахи Просвещенного. Они ушли вскоре после этого события. Кто знает, где они теперь?
Тэк выпрямился, насколько мог.
— Господин Яма, — сказал он, — эта история продержится неделю, месяц, может быть, больше, и попадет в руки Мастера, который первым делом примется за тех, кто остался в этом монастыре, кто идет Коридорами Кармы. В этих обстоятельствах, я думаю, кое-кто из них может быть преждевременно наказан именно по этой причине. Тогда что?
Яма тщательно скрутил сигарету.
— Я сказал, как это в действительности произошло — так и нужно уладить.
— Возможно ли это? Когда человеческий мозг является предметом кармического возврата, все события, каким он был свидетелем во время его последнего жизненного цикла, кладутся перед судьей и машиной, как свиток.
— Все это правильно, — сказал Яма. — А ты, Тэк из Архивов, никогда не слышал о палимпсесте — свитке, который был использован, затем очищен и использован снова?
