скромного акробата. В этой теснотище их численное превосходство мигом бы обернулось большим, жирным минусом. Они стали бы мешать друг другу, как пассажиры в трамвае. Тем более многие наверняка по привычке схватились бы за катану. А тут катаной не размахнешься, а коли все же размахнешься — своих же посечешь. К тому же Артем мог выбить из рук и потушить фонарь, в полной темноте его шансы на спасение получили бы еще одну существенную добавку.
Черт... Соблазнительно. Артем чувствовал, что он в шаге от роковой черты, за которой уже не будет иного выхода, кроме как биться насмерть. Что там мастер говорил — умение побеждать без оружия есть высшее мастерство в кэмпо? Можно ли сейчас обойтись без оружия? А кстати, где же ты, сам мастер, чего не летишь на выручку?
Артем все же удержал себя от рокового шага. Может быть, незнание помогло — он не понимал, в чем причина ночного переполоха и насколько она серьезна. Может быть, не все так ужасно, как выглядит. По странной прихоти ума он вдруг вспомнил прошлую жизнь, телерепортажи из жизни мусульман. Когда они хоронили кого-то, скажем, убитого израильской ракетой или разведкой, то похороны оборачивались грандиозной демонстрацией ненависти. Улицы были полны народу, все грозно орали что-то, размахивали оружием, сидели друг у друга на головах, палили из автоматов, все лица были перекошены самым немыслим и злобным образом. Казалось, ну, все — назавтра мир содрогнется. А назавтра — ничего. Устаканивается, обычная жизнь, будто вчера ничего и не было. Выпустили пар и едем дальше... Хотя японцы, конечно, иного темперамента люди.
Наконец его вытолкали в коридор. Ему не дали надеть ни штаны-хакама, ни куртку-косодэ, ни таби, он был в одном кимоно и босиком.
А коридор был забит людьми. Их тут было до дури, до чертиков, даже лень пересчитывать. Наверное, все обитатели школы сбежались. «Что это значит? Нобунага у ворот? Но чего тогда стоит слово мастера, который обещал защиту? Или слово, данное гайдзину, можно нарушить без ущерба собственной чести?» Гимнаст ничего не понимал... Кроме одной очевидной вещи — сейчас уже не убежишь, с этим он явно и фатально опоздал.
— Наканэ! — увидел Артем знакомое лицо.
— Убийца! — заорал молодой самурай. — Ты даже не достоин смерти от меча!
Но зачем-то (видимо, уже не контролируя свои эмоции) он попытался вытащить катану. Ему не дали этого сделать стоящие рядом самураи.
— Мы убьем его позже! Убьем не мечом.
— Ведите его!
— Ведите!
Его схватили за руки, больно сжав запястья, и повели... лучше сказать, быстро потащили по коридору. Потом — по галерее. Знакомый маршрут. Так и есть. Фехтовальный зал.
Кто-то из самураев ходил по залу со свечой и зажигал от нее фонари, висящие по стенам на крюках. Света уже вполне хватало, чтобы увидеть в центре зала лежащего на соломенных матах человека.
Это был мастер Мацудайра. Он лежал лицом вниз, разбросав в стороны руки. Из-под левой лопатки торчала рукоять кинжала. Клинок всадили по самую рукоять.
Артем встал как вкопанный, и его конвоиры вынуждены были остановиться.
— Он мертв? — вырвалось у Артема.
— И ты умрешь! — закричал Наканэ. — Здесь же! Рядом с тем, кого убил!
— Гайдзин! Обезьянье отродье! Кусок гнили! — орали вокруг. И еще что-то орали в том же духе, Артем не вслушивался.
«Дело плохо», — прошелестело в мозгу опавшей осенней листвой. Погано сделалось на душе, поганей некуда.
Артема сильно толкнули, он полетел лицом вниз, упал на маты. Встать не дали — сверху кто-то вспрыгнул, ударив коленями в спину, и тут же сомкнул пальцы на горле.
Гимнаст перевернулся, одновременно всаживая локоть напавшему куда придется, куда попадет. Видимо, хорошо попал, потому что пальцы разомкнулись... Ну а толку-то! Сразу же множество сильных ладоней придавили руки-ноги Артема к полу. «Что я могу сделать? — обреченно подумал гимнаст. — Когда их тут навалом! В келье надо было драться, только там был шанс».
— Гайдзины — это варвары! — кричал кто-то над Артемом. — Никто не запрещает пытать варваров! Дайте мне боккэн. Я не хочу поганить о него боевые мечи. Дайте боккэн!
— Что ты собираешься делать, Цурутиё? — раздался чей-то на удивление спокойный голос.
— Дайте мне боккэн! Я хочу знать, кто его послал! Я проткну ему глаз. Если не скажет, буду пытать дальше!
Артем видел перед собой лицо этого бритоголового Цурутиё — с кустистыми бровями, с пылающими ненавистью глазами и первой неряшливой растительностью на круглом юношеском лице.
Опа! У горла Цурутиё появилось широкое лезвие алебарды-нагината[29] . Лезвие коснулось его кожи.
— Стой, Цурутиё! Встань и отойди от него! — Артем узнал голос. Да и как было не узнать. Ацухи-мэ, сестра Хидейоши.
— И все отойдите в стороны! — приказала девушка. — Ну! Быстро! Его сюда направил мой брат, пообещав защиту. Раз больше некому, я его буду защищать.
— Ты сошла с ума, женщина! — Цурутиё вскочил, замахал руками. — Он убил мастера Мацудайра!
— Ты это видел? Кто это видел? — Ацухимэ обвела взглядом всех остальных. — Он признался в этом?
— Под пытками признается! — крикнул кто-то из-за спин.
Артема все-таки отпустили. Воспользовавшись, что его больше не держат, он поднялся. И наконец-то посмотрел на девушку.
Ацухимэ стояла, опершись на нагината. Древко алебарды было длиной с ее рост[30]. Амазонка! Горящие глаза и растрепанные волосы только дополняли образ и удивительно шли ей. Она была босиком, а надето на ней сейчас было темно-синее кимоно с вышитыми золотой нитью пионами.
— Под пытками? — переспросила, усмехнувшись, сестра Хидейоши. — А почему с него начинают пытать? Может быть, начать с тебя, Абэ Иэнари, чей голос я узнала. Ведь оснований подозревать тебя ничуть не меньше, чем чужестранца!
— Ты — женщина, и ты не можешь встревать в дела самураев. — Раздвинув окруживших пятачок, на котором лежал убитый мастер и стояли Артем с Ацухимэ, шагнул, судя по всему, тот самый упомянутый Абэ Иэнари. А судя по морщинам и седине в волосах, этот самурай был одним из наставников Школы. Или местным «вечным студентом».
— Я не могу встревать?! — не произнесла, а прошипела рассвирепевшей рысью девушка с нагината, ее глаза сузились до предела, почти исчезнув с лица. — Я не могу! Я — Ацухимэ из рода Кумазава, дочь Кумазава Масахиро, в моих жилах течет кровь Минамото ёсицунэ[31]. И я что-то там не могу?! Кто здесь может сказать, что его предки сделали для страны больше?! Может, ты, Абэ Иэнари, жалкий плебей, сын вожака рыбачьей артели, получившего самурайские мечи только за то, что долгие годы поставлял свежую рыбу престарелому, слабоумному тайро[32] . Или ты, Хасимото, чей отец был безродным ронином! Или ты, Цурутиё, чей род всегда с охотой поддерживал любых мятежников! Или, может, ты, Такэаки, не знающий своего отца и живущий здесь из милости сэнсэя?
Как-то враз все в зале примолкли. И когда замолчала Ацухимэ, в зале повисла неожиданная, поразительная тишина.
Тишину разорвал голос Цурутиё:
— Кто еще мог убить сэнсэя! Он, только он — гайдзин! Стоило ему приехать, как сэнсэя убили! Не раньше, а в этот день!
— Я спрашиваю еще раз, кто-нибудь видел, как чужестранец убивал мастера Мацудайра или как он крался ночью к комнате сэнсэя? — Ацухимэ приподняла нагината и острием обвела круг собравшихся. — Может быть, кто-нибудь видел, как гайдзин крался к себе в комнату? Хоть это видели?
— Я не стесняюсь того, что мой отец ловил рыбу, — это опять заговорил Абэ Иэнари. — Сэнсэй
