дела вполне достаточно.
— Куда ты его дел?
— Он здесь, в тюрьме.
— А почему нельзя отложить его допрос до утра?
— До утра он не доживет.
— А что с ним такое?
— Он не хотел говорить. И не приходилось надеяться, что он заговорит со временем. Да у нас и нет времени ждать. Поэтому я дерзнул, не дожидаясь твоего распоряжения, принять решение самостоятельно и развязать ему язык особыми способами.
— Другими словами, ты его пытал, — покивал головой Артем. Он знал, что яма-буси большие мастера развязывать языки. И, в отличие от самураев, не считают это занятие недостойным воинов.
— Это самурайское слово, — скривился Такамори. — В нем заключена самурайская глупость. Разве тигр пытает оленя, когда рвет его на части когтями и клыками? Нет, он всего лишь добивается своей цели тем способом, который он знает и который ему дан в виде его клыков и когтей.
— Эк тебя сегодня ведет, Такамори-сан, на раздумчивые беседы, — сказал Артем. — Ты мне, чем умствовать, лучше скажи, зачем принес пленника сюда, если он тебе все равно все сказал? Передал бы мне его слова, и ладно.
Такамори посмотрел на Артема снисходительно, как на несмышленого ребенка.
— Мои вопросы — это не все вопросы, которые можно задать пленнику. Твой ум необычен, он способен изобрести вопросы, до которых я не додумаюсь, даже если буду думать до следующей луны. Да и вдруг бы я не спросил о чем-то важном для тебя. Ты ж потом на меня бы злился.
— Ладно, пошли, поглядим твоего разговорчивого! — Артем потянулся к одежде…
У предшественника Артема имелось свое узилище. Да и какой же, в самом деле, замок без узилища? Правда, это был не типичный мрачный сырой подвал с крысами, плесенью, паутиной и скелетами в кандалах. Здешнее узилище представляло собой отдельно стоявшее бамбуковое строение, расположенное аккурат напротив конюшни и совсем рядом с отхожей ямой (наверное, чтобы узникам заточение не показалось вдруг малиной). За четыре месяца правления Артема в застенках побывало два узника: самурай, напившийся до натуральных чертей и принявшийся этих чертей рубить мечом и зарубивший двух несчастных служанок, и один из слуг, пойманный на воровстве.
Перед дверью, положив руку на меч, прохаживался Фудзита. Вид у него был строгий и важный.
Войдя внутрь, Артем укрепил на крюке прихваченный с собой фонарь-гандо. Пленник валялся в углу, связанный по рукам и ногам, с кляпом-хами во рту.
Направляясь к узилищу, Артем настраивал себя на то, что его ждет зрелище омерзительное и ничего, кроме тошноты и дурноты, вызвать не способное. Воображение услужливо рисовало ему что-то вроде разорванного рта, вывернутых рук, разодранной окровавленной одежды. Однако ничего подобного. Выглядел пленный, конечно же, не как огурчик, но вполне пристойно. Думается, даже какая-нибудь столичная аристократка, увидев его, не свалилась бы в обморок. А в общем-то, чему удивляться: Артем не помнил, как там зовется у яма-буси искусство дознания, но если уж они что-то называли искусством, то в освоении его стремились дойти до полного совершенства. Видимо, совершенством в искусстве пытки считалось не только добиться правдивых сведений, но и сохранить пленнику товарный вид. «А ты ведь сейчас рассуждаешь совершенно как средневековый человек, — вдруг поймал себя на мысли Артем. — А где же гуманистические переживания? Где раздумья о правах человека?»
Он опустился перед пленником на корточки. Всмотрелся в его лицо. Лицо совершенно незнакомое и совершенно неинтересное, то есть незапоминающееся, некрасивое и без каких бы то ни было признаков внутренней силы. Череп пленника, как и у большинства странствующих монахов, бритый.
В том, что и этот типус выбрал себе образ монаха-пилигрима, убеждали лохмотья, в которых еще можно было угадать остатки монашеского облачения.
Эмоций — а ведь перед ним человек, собиравшийся убить его или кого-то из близких ему людей, — Артем отчего-то не испытывал ровным счетом никаких. Ни ненависти, ни жалости, ни чего бы то ни было еще.
— Я обещал ему быструю и легкую смерть, если он будет с тобой честен, — сказал Такамори.
— Тогда убери кляп.
— Я лишь ослаблю завязки кляпа, чтобы он не смог откусить себе язык и уйти до того, как ответит тебе.
— Думаешь, он на это способен? — с сомнением сказал Артем. Он видел перед собой глаза пленника, а в них — то, что тот сломан окончательно и бесповоротно. Однако Такамори виднее, он же у нас пытошных дел искусный мастер.
— Можешь спрашивать, господин, — повозившись с завязками кляпа, сказал Такамори и отошел в угол бамбуковой хижины.
Артем, как порядочный человек, сперва решил представиться:
— Я — даймё Ямомото, сюго этой провинции, которого еще прозывают Белым Драконом по имени моего небесного покровителя. А кто ты?
Монах дышал тяжело, как собака в жару, разве что язык не высовывал. И по этому тяжелому дыханию, и по испарине на лбу Артем догадался, что его собеседнику плохо. Пожалуй что, еле держится, чтобы не взвыть от боли, но не хочет уронить себя перед самураем высокого ранга. «Ты сам выбрал свою участь, приятель, — мысленно обратился к нему Артем. — Не на кого обижаться».
— Мое имя Косуноки, — проговорил пленник.
— Тебя и твоего напарника наняли для убийства?
— Да.
— Кого вы должны были убить?
— Брата или сестру Кумазава.
— Вам все равно, кого было убивать, брата или сестру?
— Да. Но лучше обоих.
— Вы выбрали сестру, так как посчитали, что ее убить будет легче, верно?
— Да.
И все же человек двадцать первого, гуманного, столетия сопротивлялся, как мог, внутри Артема человеку средневековому. Видя, что пленнику тяжело выдавливать из себя слова, Артем невольно строил вопросы так, чтобы тот мог отвечать только «да» или «нет».
— Ну, и теперь переходим к главным вопросам дня. Или вернее ночи, — сказал Артем, пошевелившись на корточках, чтобы перенести тяжесть тела с одной ноги на другую, потому как они стали затекать. — Кто вы вообще такие, ты и твой дружок, кто вас послал?
— Мы оба — бывшие монахи-сохэй.[26] Жили в монастыре Якусидзи,[27] пока нас оттуда не выгнали. Стали скитаться.
— Значит, вы и в самом деле бродячие монахи, а не вырядились ими?
— Да. Мы провели в скитаниях около года…
— А за что, кстати, вас выгнали из монастыря?
Пленник усмехнулся. Улыбка вышла у него вымученной.
— Ты, всевеликий даймё, конечно, слышал о монахе по имени Бэнкэй? [28] Мы решили повторить его подвиг с колоколом.
С побасенками о похождениях развеселого монаха-великана, так уж вышло, Артем был ознакомлен.
— И что у вас не получилось?
— Нас поймали, когда мы срезали колокол.
— Бывает. Ну и чем вы зарабатывали в скитаниях? Впрочем, попытаюсь сам угадать. Вряд ли вас наняли для убийства только потому, что под рукой не нашлось больше никого подходящего. Полагаю, вы получили известность определенного рода и об этом стало известно вашим нанимателям. Так?
— Господин даймё не был никогда нищим, бесприютным и никому не нужным и ему не понять, что это такое, когда в брюхе пусто, а ночевать приходится, укрывшись лишь лопухом. Тогда возьмешься за все, что предложат…
