школьное хулиганство: вытащил из-за батареи обломок швабры, припер ею дверь.
Еще несколько шагов по полутемному коридору. Поднял глаза, увидел недавно прилепленную камеру, скорчил ей рожу, пошел дальше. Заметил лестницу на второй этаж.
Коридор пройден. Дверь.
Комната, скорее даже небольшой зал, была пуста и ободрана. Из всей меблировки — только три стула в центре и табурет рядом с ними. На среднем стуле сидел человек. Ему это, похоже, не нравилось, но ничего изменить он не мог: руки-ноги прикованы наручниками да вдобавок к каждой ноге прикреплена старая чугунная батарея — не сдвинешься.
На двух стульях лежали открытые ноутбуки, повернутые экраном к двери. На одном воспроизводилась видеозапись: человек, сидящий на стуле, рассказывал, как был вынужден десять лет назад нанять группу поджигателей и решить одну проблему.
Второй ноутбук не производил никакого шума, да и картинка на нем была статичная: женщина с ребенком на руках. И все. Чья-то заботливая рука положила к этому ноутбуку две гвоздики.
Что же касается табурета, на нем лежал только один предмет — пистолет.
— Взял, — констатировал Бобров.
— Он не будет отстреливаться при задержании? — спросил кто-то.
— Может, и будет. Патрона три, опергруппа — большая. Если кого-то убьет при исполнении, ему же и хуже в итоге. Так, миленький, хватит играть в Ленского. Взял, прицелился, выстрелил.
Волю к сопротивлению Сергеич утратил еще вчера, когда его привели в студию и заставили повторить на камеру тот самый злосчастный рассказ. «Для чего?» — спросил он. «Для дела». — «Может, не надо?» — «Ты с нами или в партию Столбова вступил?» — сказал тогда ему Бобров. Сергеич промолчал.
Потом это самое «Ты с нами?» звучало еще несколько раз. И Сергеич безропотно делал что требовали: садился в машину, ехал неизвестно куда, садился на стул, протягивал руки для наручников. Незнакомый ему деятель в штатском, командовавший операцией, успокаивал его, как ребенка в медицинском кабинете: все под контролем, наблюдаем, спасем. Правда, когда окончательно зафиксировали и оставили, сказал в трубку: «Живец готов».
Мучить себя размышлениями о безрадостных перспективах пришлось не больше часа. На пороге появился человек, с которым Сергеич виделся мельком, достаточно давно, чтобы почти забыть.
«Вот он! Хватайте! Стреляйте!» — захотелось заорать во всю глотку. Но не заорал, понимая: от его предложений уже ничего не зависит.
Столбов подошел к нему. Несколько секунд глядел. Потом поднял пистолет, умелым движением проверил обойму. Отошел на шаг.
— Понимаешь, за что? — неожиданно задал он глупый вопрос.
— За глупость мою, — хрипло сказал Сергеич. — Не убивай, а? Правда, не убивай.
После любой мольбы, от любого предложения Столбов выстрелил бы немедленно. А так он стоял с пистолетом в руке.
«Так я им и сказал: что вы будете использовать, канистру или бутылку, ваше дело. Но мне надо, чтобы от дома остались горелые кирпичи».
Человек на стуле молча слушал свои вчерашние слова о давних событиях. Он понимал, что любая фраза может стать сигналом к выстрелу.
Операцию «Наша улица» задумал Бобров, но доводить ее до конца пришлось замам — главный оказался загружен другим проектом. В этом были свои отрицательные нюансы: меньше полномочий, меньше власти, меньше возможностей орать и требовать.
Поэтому операция с самого начала пошла наперекосяк. Региональные менеджеры сработали как надо: обеспечили необходимое человекопоголовье, причем с избытком. Не хватило автобусов, поэтому многочисленным отрядам из Тулы, Орла и Курска приказали прибыть электричками на Курский вокзал. И если тех, кому достались автобусы, кормили всухомятку, поили теплым чаем, пока не кончился, то вокзальная толпа просто оккупировала зал ожидания, не зная, какие будут приказы и дадут ли им денег хотя бы на пирожки.
Не легче было и экипажам автобусов. Они сидели в темных салонах, тихо матерились, просились наружу — покурить да помочиться. Иногда пускали, иногда нет. Было холодно, промозгло, как и полагается ранним бесснежным декабрем. И непонятно, что делать.
В салонах автобусов и в зале ожидания Курского вокзала шло тихое шушуканье. Чаще всего звучала фамилия Столбов.
— Надюшке сейчас было бы шестнадцать, — не глядя на убийцу своей семьи, сказал Столбов.
Заказчик убийства молчал — ему казалось Столбов дожидается ответа.
И тут в кармане Столбова пискнула мобила — sms. На звонок Столбов отозвался бы вряд ли. А так машинально взял телефон, взглянул.
В его лице что-то изменилось. Сергеич со страха опустил голову…
— На меня посмотри, — сказал Столбов, и Сергеич выполнил приказ. Он молчал, лицо не дергалось, но из правого глаза вытекла слеза.
— Суки вы, — Столбов явно обращался не к Сергеичу, а к невидимым собеседникам, глядящим сейчас на экран. — Хотите, чтобы я по-вашему плясал. А вот хер вам, дорогие мои, хорошие. Большой, толстый и крепкий. Ты, — это уже Сергеичу, — завтра уберешься из России. Навсегда. Не то сам тебя найду. И уж тогда… — Прицелился и выстрелил.
— Что за херня? — заорал Бобров, хотя мог бы и не спрашивать. Изображение погасло, как и полагается, когда пуля попадает в монитор.
Правда, монитор, направленный на порог, работал. Но через секунду и он стал ненужным — следующая пуля попала в лампу.
Несмотря на такой поворот событий, Бобров начал командовать решительно и мгновенно. Он схватил сразу два телефона.
— Ребята, — обратился он к группе задержания, — все приказы отменены. Уходите с объекта. — И в другую трубку: — Быстро валите его! Без разговоров!
— Бля! — ответила ему группа уничтожения. — Нас блокировали!
Бобров глядел на экран. Столбов на секунду появился в коридоре и опять стал невидимым: последняя выпущенная им пуля разбила коридорную лампу.
Настоящее целомудрие — не только когда мужчина обходится без женщины и прочих тому подобных утех. Целомудрие — когда ты не терзаешься и не разрываешься, когда понимаешь, что можешь сделать, а что никогда не можешь. Когда ты стал целым.
Столбов это слышал и лишь сейчас осознал, насколько верны эти слова. Едва он прочел строчку от Татьяны и окончательно понял, как поступит, наступила такая легкость души и тела, хоть лети.
Жизненный опыт и логика подсказывали Столбову: сейчас, чтобы выжить, нужно лететь.
И он, прострелив лампу в коридоре, рванулся на второй этаж. Здание наполнилось топотом ног, вслед стреляли. Но несколько лишних секунд давали ему шанс.
Второй этаж, в отличие от первого, был не освещен. Помня, какая сторона здания расположена ко двору, Столбов с разбега высадил дверь плечом. Подхватил какую-то рухлядь — то ли тумбочку, то ли ящик и выбил окно. Потратив лишь секунду на осмотр вытоптанного газона, прыгнул вниз. Приземлился болезненно, но удачно, в метре от перевернутой бочки.
Поднялся, помчался хромой побежкой по двору. Но не к улице, откуда пришел: было слышно, как въезжают машины с дополнительными силами, а дальше, в глубину. Скоро уперся в забор, сдернул куртку, набросил на штырьки, подтянулся, перемахнул.
Когда вскакивал и отбегал, от стальных прутьев срикошетили две пули. Преследование продолжалось.
