За следующей стеной послышалось медленное тарахтение подъезжающего поезда. Не желая связываться с улицей — на машине догонят, Столбов форсировал забор и выскочил на рельсы.
На бегу выхватил мобилу, не глядя, ткнул вызов поднял трубку к уху, крикнул:
— Меня преследуют! Бегу на Курский вокзал, по путям.
Бобров сжимал в кулаке мобилу так крепко, будто от силы жима новости могли прийти скорее. А может, потому, что сам ощущал давящие взгляды окружающих — министров-финансистов.
Наконец мобила издала звук.
— Включи на громкую! — чуть не крикнул кто-то.
Бобров так и сделал.
— Объект ушел из здания и проник на Курский вокзал. — Голос командира группы был тренированным, но все же ощущалось, что человек бежит.
— Загоните его в какой-нибудь темный закоулок! — крикнул Бобров. — Что, людное место? Вытащите его оттуда в темный закоулок. Что дальше — понятно. Быстро!
— Понял, — ответил командир, и связь прервалась.
Несколько секунд напряженного и злого молчания.
— Они сами координируют, на месте, — прервал его Бобров. — Сейчас другой экипаж подъедет к вокзалу, не дадут ни в город выйти, ни в метро.
— А почему его из того дома выпустили? — зло взвизгнул кто-то из министров. — Пригнать полк в оцепление, чтоб плечами терлись, вот и все дела!
— У тебя есть полк, которому можно поставить задачу: убить лидера федеральной партии? — спокойно и зло спросил Бобров. И молчание вернулось.
Контратака началась без сигнала, просто началась и все. Незадолго до полуночи к автобусам с областной молодежной пехотой начали подходить девчата: «Давайте, потусим». Разговор затевался легко: как-то так выходило (понятно, не просто так), что девчонки-студентки были из тех же областных центров. Так что говорили о домашних новостях, об общих знакомых и, конечно, о главном: зачем приехали в первопрестольную, мальчики? Угощали теплыми пирожками и обжигающим чаем из термосов, врубали подвижный музон — потоптаться-согреться.
Иной раз комиссары прогоняли девчонок, а своих подопечных пытались загнать в автобусы. Парни огрызались: возвращаться в промозглые, вонючие салоны не хотел никто. Девчонки же брали пастухов на «слабо»: «Что, боитесь, что мы вас переспорим? Эх вы, комиссары». Так что среди пирожков, бутербродов и импровизированных дискотек возникали костерки споров. Говорили, понятно, о партии «Вера».
Там, где возникала дискуссия, к девицам присоединялись парни и народ постарше. То подходил ветеран одной из двух чеченских войн, то известный Футболист, то просто продвинувшийся земляк из той же области. Одним словом, такой дядька, на кого комиссар вякнуть не решится. Вопрос был простой: «Чем вам Столбов не нравится?»
— Он олигарх, фашист, предатель, сионист, — вяло отвечали молодые бобровцы, как правило тотчас же добавляя: — так нам сказали.
Что интересно, когда начиналось выяснение «А кто сказал?», то даже если сказавший, комиссар, оказывался тут же в автобусе, он отрекался от своих слов. Часто показывал брошюру «Столбовая дорога». И не возражал, когда предлагалось эту гнусь тут же и поджечь.
Понемногу все автобусы опустели и вокруг них начались небольшие дискотеки с кострами и песнями под гитару. Менты не вмешивались: во-первых, помнили, что уличные забавы Боброва неприкосновенны. Во-вторых, вполне здраво решили, что не стоит лишний раз привлекать к себе внимание. Их, ментов, и так не очень-то любят, зачем напоминать о себе?
Работа с приезжим молодняком началась и на Курском вокзале. Там было проще: ребятишкам настолько надоело ждать неведомо чего, что они были бы рады, если бы забрали в милицию. Мест в зале ожидания не нашлось, пришлось полностью заполонить центральный зал с множеством мелких коммерческих и недоступных заведений.
Как раз сюда и пришли девицы-землячки с термосами, пирожками и рассказами, о том, кто такой Столбов. Прямо в зале ожидания началась дискуссия о том, за кого лучше голосовать послезавтра.
К разговорам присоединились прочие пассажиры, каких всегда на Курском изрядно. В отличие от девиц они не были проинструктированы насчет психологических тонкостей в общении с «нашиками» и иной раз грубили.
— Тебе дали денег на билет? — наседала на парнишку с недоеденным пирожком транзитная тетка, не отпускавшая ручку своей колесной сумки. — Дали, говоришь? А мне кто бы денег дал! Из Костромы в Белгород съездить — считай, зарплата вылетела. Обратно вернуться — другая зарплата. Хочешь, чтобы так всегда было? А, отвечай!
Парнишка стыдливо вертел пирожок, соглашался, что цены на билеты изрядно задраны, обобщений избегал.
Другого парнишку, причем не просто студента, а комиссара, зажал в угол пожилой дядька в приличном, но старом пальто:
— У нас, в Ирхайске, завод дорожной техники пятнадцать лет ни жив, ни мертв. Все ждем, когда окончательно накроется, и тогда хоть в тайгу беги. Наконец-то мужик нормальный нашелся, который хоть что-то сможет сделать. Так чего ты в Москву приехал со Столбовым воевать? Хочешь, чтобы в России одни магазины работали?
— А что Столбов для завода сделает? — вяло спросил комиссар и вдруг широко отверз очи ясные: — О, давайте у него и спросим.
Действительно, как раз в эту минуту из двери, ведущей на первый путь, вышел Столбов. Его куртка была порвана и помята, а тот, кто пригляделся бы к ладоням, увидел бы, что они ободраны от карабканья по платформам. Но дышал он почти ровно и был спокоен и весел, как всегда.
— Добрый вечер, дорогие мои, хорошие, — сказал он толпе, непривычно многочисленной и кучной для такого помещения. — Простите, долго поговорить не выйдет. За мной бегут дураки с пистолетами, могут и вас задеть. Пропустите, пожалуйста.
Сотни граждан, как свезенная провинциальная молодежь, так и обычные транзитники, взглянули с удивлением. Не без труда, толкаясь и опрокидывая чужой багаж, расступились перед стремительно идущим Столбовым — вид у него был решительный, шаг — широкий. Коридор, возникавший перед ним, то и дело замыкался сзади.
Расступились, правда, не все.
— Михаил Викторович, — чуть не крикнул дяденька из Ирхайска, — скажите, наш завод сохранится?
— А что он выпускает? — на миг остановился Столбов.
— Катки, грейдеры, прочую дорожную технику.
— Тогда выживет. Дороги будем строить в первую очередь.
В ту же секунду в главный зал ворвалась группа преследования — четверо крупных мужиков в черных куртках и натянутых на глаза вязаных шапочках-балаклавах. На миг замерли: работу среди такого человеческого моря они не практиковали точно. Кто-то одним прыжком заскочил на ящик мороженщицы, сшибив на пол миску с мелочью и образцы товара (тетка отскочила, взвизгнув). Вытянулся на носках, оглядел зал:
— Вот он!
Сразу не рванулись — лидер группы стоял с мобилой, координировал с начальством.
— Он в толпе, что делать? «Вытащить?» Понял. — И скомандовал: — Взять!
Все четверо ворвались в толпу, как овчарки в овечье стадо. Пихались, отшвыривали ногами багаж. Коротко, злобно, сберегая дыхание, рявкали: «Прочь!» Пассажиры путались друг в дружке, пытались отскочить, но не могли, падали. Обычный вокзальный гомон перекрыл удивленный вой.
Столбов уже прошел почти половину зала и остановился. В дверях главного входа показались двое ребят такого же телосложения и экипировки. Они не задыхались — подъехали на машине.
Между тем на пути прорывной четверки оказалась та самая тетка, что потратила зарплату на билеты.
