чужеплеменных набегов, попадались капища, храмы и базилики, посвящённые иным богам, порой таким, чьё имя Ист прежде и не слыхивал. Кажется, не было такого бога, божка или духа, которому бы не поклонялись в Соломониках. Может быть, поэтому веротерпимые жители и выбрали в покровители себе братьев, которые, хочешь не хочешь, вынуждены были терпеть всех прочих богов. А возможно, дело обстояло ещё проще: ведь непостоянные ветры покровительствовали не только мореходам, развратникам и учёным, но также ворам и торговцам.
Ист прибыл в город в разгар весенних сатурналий, когда не только общедоступные девы, но и всякий благополучный человек теряет голову и совершает такие поступки, о каких потом и самому неловко вспоминать. И хорошо, что принято в эти дни ходить в масках и наряжаться арапами, иноземцами и лесными духами, чтобы потом, когда вновь настанет время носить коричневое сукно, никто не мог сказать, будто видел тебя среди непотребного скакания в местах, не достойных доброго семьянина.
Разумеется, безнадёжно искать в городе человека во время карнавала, но зато не бывает более удобного случая, чтобы осмотреться и понять, куда попал. Какую бы глупость ты по незнанию ни совершил — маскарад всё спишет и скроет среди своих безумств.
В такие дни томные монашки из печально знаменитого монастыря, обычно предающиеся своему служению под строгим присмотром анактотелестов, выходят на улицы, и многие добродетельные девы, юные жёны и матери семейств, скрывшись под пёстрым домино, стараются превзойти их в изощрённейшем разврате, столь милом сердцу мудрых покровителей города.
Хотя до вечера было ещё далеко, а весной темнеет поздно, на улицах уже вовсю трещали факелы, на перекрёстках дымным пламенем разгорались бочонки со смолой, и отчаянные чумазые и прокоптелые мальчишки на спор прыгали через гудящее пламя. Где-то глухо рокотали литавры, стонала волынка и тянул надрывную песнь монохорд. Улицы быстро заполнялись разряженным народом, глаза призывно блестели сквозь прорези масок, улыбки на пунцовых от вина и похоти губах выдавали ожидание стыдной радости и чувство удивительной лёгкости и свободы, которое иначе было бы невозможно испытать. Сегодня дуют все ветры и в умах смятение.
Ист постоял неподалёку от ворот монастыря, но зайти внутрь не решался. Здесь начинаются чужие владения, куда открыт путь всем, кроме него. Девственные потаскушки в белых, алых и лимонных платьях выходили за ворота, направляясь в город. Цвет платья указывал, какую именно форму разврата предпочитает девственница. Лица красавиц были скрыты масками, но мыслей они скрыть не умели, Ист ощущал чувства каждой проходившей мимо блудницы: истеричную радость, подогретое вином оживление и вялые скуденькие мысли, какие только и остаются у шлюх, занявшихся своим ремеслом в слишком юном возрасте. Казалось, если сорвать маску с любой монашенки на выбор, под чёрным шёлком откроется лицо безнадёжной идиотки с пустыми глазами, капризным ртом и струйкой слюны, стекающей по подбородку. Впрочем, Ист уже знал, что добрую половину послушниц ожидает в будущем дом скорби.
Ист развернулся и круто пошёл прочь. Разумеется, здесь Роксаланы быть не могло. Теперь Ист ясно понял, что она имела в виду, признаваясь в ненависти и вражде к ордену девственных блудниц. Всякой нормальной женщине проще иметь дело с законченной и прожжённой проституткой, чем с таким невинным созданием.
По дороге к Исту не меньше десятка раз приставали разряженные девушки. Когда это оказывались окрестные крестьянки или мещаночки из предместий, ждущие лёгкого флирта или, в крайнем случае, тревожащего и притягательного любовного приключения, Ист отзывался на их заигрывания, произносил двусмысленные комплименты и, отшутившись, шёл дальше. К истеричным призывам профессионалок Ист оставался глух, они не вызывали у него ничего, кроме тягостного недоумения и рвотного привкуса в горле.
В самом городе было не меньше полутысячи каменных домов и по меньшей мере столько же в предместьях и окрестностях. Осмотреть всё это за один день просто не представлялось возможным, но Ист продолжал бродить по переулкам и площадям, не оставляя надежды. Он проходил улицу за улицей, сворачивал в тупики, заглядывал в крошечные дворики, отмечая те дома, что были заперты и тихи. Ясно ведь, что Роксалана не станет принимать участия в игрищах. Потом, когда праздник пойдёт на убыль, надо будет всего лишь ещё раз обойти молчаливые дома. Те из них, в которых объявятся купеческие конторы и многодетные семьи, можно будет откинуть, и тогда останутся лишь те особняки, которые и в будни, и в праздники живут жизнью, скрытой от посторонних глаз.
В какое-то мгновение в голову Исту пришла шальная, недостойная мысль, что, быть может, все его построения неверны и вовсе не потому Роксалана враждует с монастырём, что сама она добродетельна. Ведь он не знает о ней ровным счётом ничего. Знает лишь, что она богата, а богатство так просто не даётся. Знает, что были у неё счёты с храмом Гунгурда, а это тоже недоступно простому человеку.
Ист затряс головой, стараясь изгнать отвратительные рассуждения. В конце концов, учитель открыл, что в её душе были страх и любовь, но не было обмана. А Хийси каждого человека видит наскозь, и он не станет лгать ни из ложной жалости, ни ради высокой цели. А то, что Роксалана… то есть Рита, изменила своё имя, так сперва она не знала, насколько можно доверять Исту, а потом ей, должно быть, стало неловко признаваться…
Додумать мысль до конца Исту не дали.
На этот раз к нему пристала не искательница пикантных приключений и не одуревшая от разврата и листьев коки монашенка. Иста ухватил за руку мужчина, прекрасно одетый, завитой и напомаженный, в лёгкой маске, которая не скрывала лица, а лишь обводила большие карие глаза траурной каймой. Одет волоокий незнакомец был излишне тщательно, незаметно перейдя ту границу, за которой модная изысканность превращается в свою противоположность.
— Юноша, — проникновенно зарокотал он, — вы приезжий, не пытайтесь скрыть. Вы благородны, богаты, вы любимец фортуны в самом высоком смысле этого слова, но ваша любознательность выдаёт вас. Это не слова осуждения, избави меня мудрый Нот! Город и праздник воистину достойны вашего благородного внимания! Но позвольте предупредить вас: для чистой юности здесь расставлено немало ловушек. Вы можете обмануться в своих ожиданиях и сохранить прескверные воспоминания об этом дивном празднике. Если вы согласитесь, я был бы счастлив стать вашим проводником в сладостном лабиринте весенних мистерий.
— Но я не собирался…
— Понимаю! — вскричал лощёный. — Понимаю и целиком поддерживаю! Эти потаскухи воистину омерзительны и могут отвратить от радостей любви даже метельщика, не говоря уже о человеке утончённом, ценителе прекрасного. Но я собираюсь предложить вам нечто иное. Никакой грязи, уверяю вас! Наслаждения, которые вам станут доступны, не имеют никакого отношения к вульгарной пошлости, клянусь бородой премудрого Нота!
Ист усмехнулся, вспомнив голую прыщавую мордочку бога, чьей бородой клялся чичисбей, и, развернувшись, хотел отойти в сторону. Однако лощёный совершил какое-то неуловимое движение и уже вновь стоял перед ним, проникновенно глядя коричневыми глазами, в которых светилось одно лишь искреннее желание услужить клиенту, облагодетельствовать его, пусть даже против воли.
— Вы можете провести вечер в обществе несовершеннолетних красавиц, которые никогда в жизни не видели мужчины и даже не знают, что это такое! Понимаете? Никогда в жизни! Они покорны, послушны и прекрасно воспитаны. И сегодня вы сможете делать с ними всё, что угодно, хотя бы это и запрещалось установлениями богов. Вы поразили меня в самое сердце своим благородством, так что ради вас я готов нарушить любую присягу и клятвенное обещание…
Ист задёргался, пытаясь высвободиться из клейких объятий незнакомца. Тот не отпускал.
— Сегодняшний вечер не будет стоить вам ни обола… — журчал он. — Ведь сегодня карнавал, самый его пик!
— Я не хочу…
— Вы абсолютно правы… ваша бесподобная деликатность, истинная жантильность, в жизни я не встречал никого разумней вашей светлости! — захлебнулся восторгом самозваный гид. — Но всё же послушайте совета: не отвергайте моего предложения. Вас ждёт тихая, изящная музыка, ничуть не напоминающая терзающую слух какофонию улиц. Изысканная кухня и неповторимый аромат благородного общения умных людей…
Ист осторожно попытался проникнуть в мысли нежданного собеседника, и это удалось удивительно легко. Но там действительно не было ничего, кроме восторженного обожания клиента и желания угодить ему любым способом. Лощёный, несомненно, был сводником, но сводником странным, каких не знал ни один бордель мира. Неужели правда всё то, что рассказывают о тайных наслаждениях монастыря девственных блудниц? Ист не верил.
— …вы тот, кого я всю жизнь мечтал встретить. Такой человек, как вы, не может быть клиентом, я вижу в вас друга. Юноша, вы подлинное произведение искусства, и мне хотелось бы подобрать вам достойное обрамление. Как бы вы отнеслись к тому, чтобы провести пусть не весь вечер, но пару часов в одном из лучших особняков города, куда закрыт вход непосвящённым и где…
Настойчивый собеседник безумно тяготил Иста, но избавиться от него не было никакой возможности, тот держался цепко, как репей. В лесу Ист просто свернул бы на одну из тайных троп, так что удивлённому своднику почудилось бы, что Ист попросту бесследно растворился в воздухе. Но тут был город, с безжизненными булыжными мостовыми, не умеющими хранить память о прошедших по ним. В городе всюду была одна тропа — та, что заставляла кружить по городу. И эту тропу пронырливый служитель священного вертепа знал досконально, словно постель любой из своих нимфеток.
Положение складывалось неопасное, но абсолютно безвыходное и напрочь дурацкое. Ист уже не вертел головой, ища путей к отступлению, а начинал серьёзно подумывать, не стукнуть ли приятного собеседника по макушке и не сбежать ли, пока тот будет собирать рассыпанные чувства. Всё-таки здесь не храм, и вряд ли это можно будет считать объявлением войны. Хотя, в любом случае, такой поступок не прибавит ему любви хозяев засахаренного молодчика. Очень не хотелось всякое дело начинать с побоища. И на этот раз Исту удалось избежать рукоприкладства. Словно день назад, на последнем уроке старого Хийси, Ист увидел дорогу. Два пути — верхний и нижний — оставались и здесь, распластанный по земле город не сумел затоптать их! Секунду Ист боролся с безумным видением, будто неотвязный анактотелест последует за ним по дороге богов и будет хватать за локоть, неуёмно льстить, упрашивать и унижаться, и придётся бить его кулаком в чистый, безмысленный лоб, чтобы честные карие глаза перестали смотреть на него с таким хищным обожанием.
Однако всё обошлось. Ист шагнул на тропу и, ещё стоя в городе, наблюдал, как замер на полуслове лощёный, как он таращит зенки, пытаясь осознать, что же произошло, и как, поняв, в чём дело, с неслышным стоном вцепляется в скользкие напомаженные волосы и терзает их, калеча безукоризненную куафюру. В его жестах и лице сквозило такое неприкрытое отчаяние, что Ист в недоумении замер. Неужто все те слова, что говорил сводник, — истинны?
Ист ещё раз попытался проникнуть в глубь пустодельных мыслишек своего недавнего собеседника. Теперь ему никто не мешал, и Ист почувствовал, что под налётом внешних благоглупостей лежит ещё что-то, плотное и умело скрытое.
И только тогда Исту открылась тайная подоплёка произошедшего.
Пора наконец забыть недавнюю спокойную жизнь. Он больше не мальчик Ист, неприметно живущий в берлоге старого Хийси. Он бог, и весть о том, что явился новый бог, уже, конечно, облетела и бессмертных, и их служителей. Можно представить, какие силы пришли в действие, какие планы строятся, какие завязываются интриги!.. Вряд ли его выследили, Хийси говорил, что это невозможно, но братья-ветры видели его возле источника, знают его истинный облик, который он не потрудился изменить, рассчитывая, что в Соломониках его никто не узнает. И скорее всего кто-то из мелких магов, служителей Нота и Зефира, признал неосторожного растяпу. Трудно сказать, что ждало бы Иста в тайном притоне, скорее всего жрец не лгал и всё было бы именно так, как обещано, но шкодливые братья обрели бы над ним какую-то лишь им ведомую власть. «У них свои хитрости», — учил Хийси, и этот урок не следует забывать. Хвала богам, Ист усмехнулся неожиданной странности этих слов, что на этот раз здравый смысл не подвёл его. А то бы увяз коготок не пойми в чём — и… прощай птаха.
Взламывать мысли мага Ист не стал, тот, несомненно, почувствовал бы, что с ним происходит. Ист всего лишь пожал плечами, повернулся к городу спиной и сделал второй шаг по тропе.
На этот раз Ист попал на тропу, ведущую вниз. Ист не выбирал её специально, просто на неё оказалось легче шагнуть. И теперь он без тени колебания направился вперёд. Всё равно когда-нибудь туда придётся сходить, хотя вряд ли судьба дарует ему там что-то вовсе неожиданное.
Идти было удивительно легко, то ли оттого, что Ист уже выдержал испытание, то ли потому, что под горку вообще катиться легче. Хотя и здесь дорога казалась прямой и единственно возможной. Мир точно так же свернулся в трубу, а потом раскрылся, явив полянку, дерево, родник и стража с кнутом из кожи гиппопотама. Ростом и фигурой Кебер был идеально схож с братом, одинаковы были и лица, и лишь волосы различали их. Кебер был белокур, а недлинная борода густо кудрявилась на щеках. Ист поздоровался и, не дожидаясь напоминания, отдал меч.
Источник меж корней дерева бил ровно и сильно, так же плясали на дне песчинки и ползали закованные в собственные жилища ручейники. Ист коснулся воды пальцами… никакого эффекта, вода как вода, с виду чистая. Разумеется, пить Ист не стал: тело эта водица, конечно, не сожжёт, а вот душу…
— А что, пил кто-нибудь отсюда? — спросил Ист, повернувшись к стражу.
