В Баке казаки перехватили и русское посольство, отправленное тишайшим царём к Аббас-шахову величеству. Послы везли грамоту, в которой много говорилось о бездельных казаках, шатнувшихся на простор Каспийского моря. Грамоту прочли на кругу:
– …посланы на них нашего царского величества ратные люди, велено тех воровских людей побивать и разорить. И ныне после бою и разоренья достальные воровские люди от устья Волги реки на Хвалынское море побежали, избывая своей смерти, где бы от наших ратных людей укрыться. А наши царского величества ратные люди за ними вслед неотступно промысл чинят, и чтоб тех воров искоренить и нигде б их не было. А вам бы, брату нашему Аббас-шахову величеству, своей персидской области околь моря Хвалынского велеть остереганье учинить, и таким воровским людям пристани бы никто не давал и с ними не дружился, а побивали бы их везде и смертью уморяли без пощады. И для извычайного промыслу над теми ворами, от чего они будут с вашие стороны страшны, при сём же нашем посланном поехал к вам верные службы годного и хвального рыцерства полковник рыцарь Пальмар, который может от злых людей славно и честно государство ваше оборонять.
Рыцарь Пальмар стоял здесь же, трясясь краще овечьего хвоста и ожидая себе всяческой смертной муки. Однако случилось так, что на атаманов напала добродушная минута, и царское посольство, лишённое даров и грамот, было всего лишь выдрано плетьми и отпущено восвояси.
Вечером атаманские мысли переменились, Разин напился пьян, во гневе рвался порубить успевших скрыться послов, злобно грозил воеводам и самому царю. Ночью в городе заполыхали новые пожары, а утром огрузневшая флотилия снялась и, бросив истерзанную Баку, шатнулась на юг.
Месяц грабёжники бесчинствовали посредь моря, налетая на прибрежные деревеньки, грабя рыболовов и побивая беспечных купцов, высунувшихся на простор со своим товаришком. Среди челнов и стругов всё больше становилось купеческих бус и плоскодонных морских лодок. Клич «нечай!» гремел от Апшерона до Мангышлака. По реке Куре ватага поднялась в Грузинский уезд, показав, что не только узбекам и персам, но и старым знакомцам – туркам, которым принадлежит Грузинская земля, не стоит забывать о казацкой вольнице.
Всё это время Семён был как в угаре. Жизнь развернулась и пошла по второму кругу, раздавая долги и сводя счёты. Особенно сильно нахлынуло это чувство, когда ему повстречался обоз бааб-аги, привычно собиравший среди грузин отроков для султанской службы. Семён, не колеблясь, объяснил сотоварищам, кого им довелось поймать, и народ рассвирепел. Янычары, идущие с бааб-агой, были немедля порублены, а сам ага повешен. Тех рекрутов, что постарше, казаки отпустили восвояси, малышей отвели к дому грузинского священника и препоручили заботам батюшки, велев переправить детишек по домам.
Возвращались к реке гордые добрым делом, а Семён вдруг вспомнил, как сучил ногами, дёргаясь в неумолимой петле, седобородый бааб-ага, и на сердце стало прескверно. Вроде бы поделом досталось злокозненному аге, а радость куда-то пропала. Сторицей воздаёт господь старым обидчикам, и от этого мщения новый круг жизни улит кровью сторицей против первого.
Всё дальше на юг отплывали челны, отмечая свой путь насильством и пожарами, и вскоре перед стругами заголубел гилянский берег, мелководный Энзели-кальи, холмы, покрытые знаменитыми гилянскими дубравами, а за ними дразняще замаячил прохладный город Ряш, любимый персидскими толстосумами.
Казацкие струги безбоязненно вошли в тесную горловину залива, но не успели пристать к берегу, как обнаружили, что попали в заботливо расставленную ловушку. Вместо жирных купцов и беззащитных летних усадеб на берегу сурово замаячили ряды персидского войска. Добрались-таки царёвы посыльщики до шах Аббасова величества, а быть может, великая наглость ширванских грабежей подсказала Будан-хану – наместнику шаха в Гилянских землях, что налётчики не насытятся взятым добром и решат высадиться в Гиляни.
Первой мыслью казаков было повернуть вспять, но и там дорога оказалась заперта: поперёк узкого пролива уже была натянута великанская цепь, выкованная, как врёт предание, ещё во времена Александра. А за железной преградой неустанно кружили каики и бусы, на которых также ожидали шах-севены.
Войско шах-севенов сродни турецким янычарам, хотя и набирается среди правоверных. Но учат будущих солдат так же старательно. К тому же появилось новое персидское войско совсем недавно – при отце нынешнего шаха – и потому ещё не успело избаловаться и службу помнило. Неудивительно, что даже бывалых казаков пробрала жуть.
Разин приказал поспешно волоком тащить челны через неширокий перешеек, стремясь уйти из неудобного места. Но, очевидно, и персы понимали, где именно могут утечь гяуры, и позаботились заблаговременно перекрыть и этот путь. Два войска сошлись на узкой песчаной косе.
Впервые со времён незабвенного маскатского сидения Семён участвовал не в налёте на дурно вооружённых степняков или мирные татарские становища, а в настоящем бою против обученных воинов. Преимущество в ружейном огне помогло казакам отбиться, но провести корабли в море не удалось. К тому же чуть не четыре сотни казаков остались лежать на песчаной косе. И неважно, что персов погибло чуть не вдвое больше, у Будан-хана войск не занимать.
Ночью в казацком лагере царило беспокойство. Впервые казаки призадумались, что даже великое войско бывает побито, ежели схватится с величайшим. Знатоки припомнили, что уже бывало такое: лет с пятьдесят тому ушёл с Яика в бухары тысячный казацкий отряд, а домой не вернулся ни единый человек. Сказывали, что дед нынешнего хивинского хана объявил газават и казаков, сунувшихся в Хорезм, побили всех до последнего.
Атаманы тоже понимали, что дело худо и приходится думать не о добыче, а о собственных головах. На следующий день с утра трое казацких есаулов отправились в ханскую ставку на переговоры. Результат превзошёл все ожидания: Будан-хан предложил своим вчерашним врагам поступить к нему на службу. Казакам было обещано прощение, жалованье и земли из рук шах-ин-шаха, всё награбленное оставалось в их владении, а кроме того, Будан-хан от имени своего господина торжественно обещал, что христианские наёмники никогда не будут посланы воевать против своих единоверцев, а лишь против турок и бухар.
В такую великую удачу никто поверить не мог, в стане упорно говорили, что просто Будан-хан побоялся нового боя и теперь всего лишь усыпляет бдительность казаков сладкими обещаниями, а сам намерен подтянуть войска и перерезать ненадёжных союзников. Всякий, кто знает нравы Востока, согласится с таким мнением. Тем не менее на следующий день к Будан-хану отправился уже сам Разин в сопровождении войсковой старшины и людей, умеющих разбирать персидскую речь. Толмачи Разину были не нужны – атаман бегло говорил на нескольких языках, в том числе и по-персидски, но давно известно – чем больше ушей в посольстве, тем больше они смогут услыхать.
Казакам предложили занять земли по Кызыл-узеню на восток от города Ряша. Судя по подслушанным разговорам, земли там были плодородные, да и близость реки говорила сама за себя. Разин, однако, на такое предложение не согласился, прося у шаха мест пусть не столь обильных, но крепких и безопасных.
– Земля там, может, и благодатная, – сказал он ближним людям, – а челны проведём ли по реке – бог весть.
Покладистый везир склонил слух к казацкой просьбе и, посоветовавшись с окружением, подарил пришельцам для поселения остров Миян-Кале, а на прокормление отдал изрядный клин прилежащей земли.
Разин к тому времени уже выделял Семёна среди других бойцов, отмечая знание языков и чужеплеменных обычаев, поэтому, когда выборные люди осматривали жалованное место, Разин подошёл к Семёну и спросил вполголоса:
– Ну, как тебе именице? Улыбнулось?
– Именице-то славное, – ответил Семён, – вот только надо ли мне было из янычар бежать, чтобы в шах-севены податься? Велика ли разница, какому бусурману служить?
– Не горюй! – Разин сильно хлопнул Семёна по плечу. – Не на век продался. Перезимуем, а там и поглядим, откуда ветер подует. Зато здесь зимовать будет сытно, а на острову нас сам чёрт не возьмёт.
Миян-Кале был островом лишь по названию, на деле соединяясь с метёрой землёй длинной и узкой косой. От «кале», что значит – крепость, тоже было лишь одно название – остатки оплывшего вала и какие-то развалины в центре. Атамана это, однако, не смутило, и вскоре вал был насыпан заново, причём не только вокруг лагеря, но и поперёк песчаного перешейка, соединявшего остров с землей.
Угодьев возле Миян-Кале оказалось куда как меньше, чем по Кызыл-узеню, впрочем, бывшие пленники,
