привычно была скрыта от нескромного взгляда.
Дом Мусы находился неподалёку от Тевризской дороги. Семён поднялся на холмик, с которого Ибрагим указывал плоскую крышу купеческого гнезда, огляделся. Недоумённо потряс головой, прошёл немного вперёд, зорко вглядываясь в буйную зелень садов. Может, местом ошибся? Где дом? Ещё прошёлся по дороге, стараясь смирить колотящееся сердце. Вот ведь, думал вовек не позабыть, где аспид нору устроил, а на деле – не найти, словно леший по округе водит.
Семён отловил взглядом босоногого мальчишку, спешащего куда-то по неотложным мальчишеским делам, щёлкнул пальцами. Бача немедленно понял знак, подбежал, готовый на посылку и на всякую иную мелкую услугу.
– Слушай, – растягивая слова, произнёс Семён. – Я ищу дом моего знакомого купца, рыжебородого Мусы. Он должен быть на Тевризской дороге. Не знаешь ли ты такого дома?
Мальчишка на лету поймал брошенную монетку и с готовностью ответил:
– Так он здесь уже полгода не живёт. Осенью пожар случился, и дом по воле Аллаха сгорел дотла. Ханум Гюльнаб, матушка хаваджи Мусы, погибла в пламени. Она была очень стара и много лет не могла подняться с постели. Слуг дома не оказалось, и старуха сгорела вместе с домом.
Сияющий небосклон качнулся и обрушился на неудачливого мстителя.
– Покажи, где это было… – через силу проговорил Семён, бросив мальчишке ещё один медный фельс.
– Слушаю и повинуюсь! – с готовностью вскричал босоногий и, призывно махнув рукой, свернул на неприметную тропку.
Значит, правильно Семён нашёл место, не ошибся. Вот только дома на месте уже нет.
– Хозяин-то уцелел? – как бы невзначай спросил Семён.
– Так его дома не случилось, – не оборачиваясь, протараторил мальчишка. – Он и прежде домой раз в пять лет приезжал, не любил дома бывать. А где теперь живёт – никто не знает.
Мальчишка остановился возле недавнего пожарища. Весенняя зелень, пробившаяся на углях, еще не успела забурьянеть, казалось, перед путниками открылась огромная праздничная клумба, готовая расцвесть мальвой, фиолетовыми и алыми маками.
Семён, опустив голову, присел на отдельно валяющийся камень. Мальчишка потоптался немного, но поняв, что больше монеток не будет, молча ушёл, оставив Семёна наедине с невесёлыми мыслями.
Почему-то думалось не о том, как не удалось насолить недругу, а о больной персидской старухе, нашедшей конец в пламени пожара. Не верилось, что краснобородый хищник мог родиться от женщины, и эта женщина ещё недавно была жива. Потом отчего-то вспомнилась тёмная кладовушка в родном доме и парализованный отец, запертый там. Семён бежал на Дон, не повидавшись на прощание с родителем. Не мог простить прошлого и верил, что по грехам батюшка муку принимает. Знать бы, отчего Муса не любил бывать в родимом доме… Аллах видит правду и воздаёт по справедливости и тем, и этим!
В караван-сарай Семён вернулся за полночь. Степан Тимофеевич, привычно не спавший, встретил его, поглядел на убитое лицо, спросил:
– Что, не удалось посчитаться со старым обидчиком?
– Господь посчитался, – хмуро ответил Семён. – Дом уже полгода как погорел, все домашние в огне остались. А где сам бродит – неведомо.
– Ладно, будет убиваться! – успокоительно протянул Разин. – Жалеешь, что своеручно счёты свесть не сумел? Ты, брат, так подумай: злодей наказан, а греха на тебе нет. На казачьих душах и без того многонько висит, никакому попу не разрешить. Давай лучше к дому собираться. Завтра с утра выходим, а нам ещё товары вьючить…
– Какие товары? Мы же своё всё как есть распродали, а чужого не покупали…
– Это ты не покупал, а я, покуда тебя не было, прикупил кой-чего. Вьюков полтораста будет. Пошли, поможешь укладывать.
Взглянув на купленные товары, Семён ахнул. Чего там только не было: шелка сырцовые и крашеные, медная чеканка, лазурит, опийный мак… Товары индийские, иракские, китайские и даже гилянские, те самые, что были привезены сюда самими разинцами. Оказывается, Степан Тимофеевич не только о военном деле промышлял, но и присматривал, кто у них и что покупает и куда купленное везёт. А вечером, пока Семён ходил Мусу искать, пятеро казаков налетели на хранилище иноземных товаров, охрану частью перерезали, частью повязали и вывезли всё, что только смогли. Страшно помыслить, в какое разорение вверг донской атаман персидских купцов. Это уже деньга не воровская, а разбойная. Хотя что их жалеть, торговцев… все они, с Мусою вместе, одним миром мазаны.
Упаковывались спешно, чтобы поспеть через заставы, прежде чем в городе пробьют тревогу. Правда, завтра пятница, праздничный день, так сразу беды могут и не хватиться, но всё же лучше поспешить.
На таможне Семён сказал, что везёт хорасанскую набойку и индийский лал. Самоцветы предъявил и уплатил немалый процент. А товары стражники и досматривать не стали – всё равно ничего дороже хорасанской набойки в тюках быть не может. Взяли пошлины по две аббасы с тюка и отпустили с миром. Узнав сумму платежей, даже щедрый Степан Тимофеевич покряхтел, но Семёновы поступки одобрил. До Ряша верблюдам ещё шагать и шагать, а конная стража скачет быстро и перехватить беглецов может запросто. Пусть лучше ограбленные купцы по городу татей ищут, а на ушедших караванщиков не грешат.
Не выдали святые угодники, обоз вместе со всем грабёжным добрался до казачьих зимовок. Степан Тимофеевич выслушал доклады старшин, переговорил с глазу на глаз с Серёжкою Кривым и велел созывать большой круг.
На гром литавры мигом сбежался народ. Да и без того казаки догадывались, что раз атаман с разведки вернулся, то будет дело, а перед тем – круг.
– Хлопцы-молодцы! – гаркнул Разин, выйдя наперёд. – А что, сабли у вас не заржавели? Говорят, кое- кто из вас огороды начал на жалованной земле разбивать, репу сеять задумал…
– Не было этого! – зашумели в толпе.
– Славно, коли не было. А то бы я тех, кто в земле мараться принялся, мигом из казаков обратно в помещичьи мужики переписал. Так я говорю?
– Так! – в сотню голосов грянул круг.
– Ну так что ж мы стоим? Я вон с пятерыми молодцами полный караван всякого добра привёз, так неужто тысячей народа город Ряш проведать не сумеем? Шах-севенов поблизости нет, их послали бухар воевать, город без войска, а лавки богаты. Тут уже не зипунами, а парчовыми кафтанами пахнет! Гайда, хлопцы, расчехвостим бусурман!
– А-а!.. – поднялся над округой сплошной рёв.
В полчаса новоиспечённое персидское войско вскинулось с места, обуянная жадностью лавина хлынула к городу. В станице осталась невеликая охрана, которой поручено было присматривать за стругами, держа их на всякий непредусмотренный случай в постоянной готовности.
В Ряш-городе никто не ожидал нападения, за полгода гилянцы привыкли, что неподалёку живут русские беженцы, привыкли к виду казаков и звукам русской речи. В державе шаха Аббаса немало народов, и на всякого чужака не надивуешься, особенно если живёт он смирно и исполняет шахскую службу. А тут вдруг в одно мгновение привеченные властями русичи обратились в убийц и хищников. Тысячное войско обрушилось на город, который обещалось беречь. Грабили всех без разбора, лишь бы было что грабить. Не щадили ни мечетей, ни медрессе, ни гаремов знатных горожан. Если кто и пытался сопротивляться нахлынувшей орде, то его стаптывали походя и, не заметив, спешили дальше. Скорей! Впереди всегда самая желанная добыча!
Гарнизон крепости попытался было драться, но что могли поделать полсотни аскеров, вооружённых луками и короткими копьями, против такой толпы? А медные пушки – всего их в крепости было четыре – оказались к стрельбе не готовы: валялись себе возле ворот прямо на земле, круглые жерла понабиты всяким мусором. А ведь хорошие пушки были, отнятые в прошлую войну у турок. Разин орудия самолично осмотрел, выслушал сбивчивые речи Семёна, а потом велел стащить стволы на струги и привесть в божий вид. Так и у казаков появились не только малые пушечки, но и серьёзная артиллерия, какая встречается лишь в крепостях и на самых великих кораблях. А то ведь когда из Яицкого городка отплывали, то великие пушки с градских стен пометали в воду.
