Срезень с наконечником, подобным лунному серпу, попадёшь таким в шею, и летит голова, словно срубленная саблей кочевника. И противник отступает, устрашённый невиданным оружием. А выигранное время работает на того, кто победит там, где сошлись основные силы воюющих.
— Наши... уже... идут!.. — с придыханием твердил Скор, выпуская стрелы, которых оставалось совсем мало. — Уже... идут...
И боги услышали молитву-заклинание, потому что легионеры начали отходить, и там, где только что блестели стальные нагрудники, показались фигуры в войлочных шапках и заполоскался волосяной бунчук безо всякого имперского орла. Степняки поняли, что происходит, и пошли на приступ. Ворота по-прежнему были закрыты, но в том месте, где обвал разрушил стену, можно стало пройти, пусть без коней и обоза. А пройдя, ударить имперцам в тыл и открыть ворота.
Скор опустил лук, повернулся к Наште и попытался, не потревожив ногу, где по отбелённой ткани расплывалось кровавое пятно, поднять Нашту. Он видел, что осколок кости прорвал плоть и остро торчит наружу, причиняя страшную боль. Нашта застонала, впилась в руку Скора.
— Не тронь! Рёбра тоже сломаны. Свинцом, гад, попал.
Скор беспомощно оглянулся. Одному раненую не снести, нужны носилки. Своих нигде не видно, впрочем, как и легионеров. Только люди Катума карабкаются по камням, стремясь вышибить противника из уцелевшей части твердыни. Один из воинов показался вдруг знакомым, и Скор заорал, размахивая руками:
— Хисам, сюда!
Степняк оглянулся и, различив на камнях светлую фигурку, немедленно поспешил на помощь.
В такую минуту некогда разговаривать. Хисам не спросил, почему Нашта очутилась здесь, отчего на богатырке столь неподходящий к бою наряд и где остальное лесное войско. Досадливо простонал: «Ай!» — словно это ему нанесена тяжкая рана, выдернул из саадака две короткие стрелы, обломил наконечники, склонился над искалеченной ногой.
— Терпи, больно будет.
Распорол набрякшую кровью порточину, медленным, но сильным движением выпрямил сломанную ногу. Скор лишь зубами скрипнул, едва ли не сам чувствуя, какую боль испытывает сейчас Нашта. Острый конец кости скрылся в ране, обильно выступила тёмная венозная кровь.
Скор поспешно сорвал с пояса лекарскую суму, что была у каждого воина, добыл клок кудели, опрокинул на неё крошечную берестянку с мёдом. Уж что Бурун наговаривал на этот мёд, но кровь он останавливал и не позволял войти в рану огненной лихоманке. Хисам кивнул, молча взял лекарство, наложил на больное место.
Перевязывают кровавую рану подолом рубахи. Обычно рвут рубаху у самого раненого, но сейчас Скор, не раздумывая, принялся стаскивать бронзовый гардианский нагрудник, который получил перед боем.
— Нет, — остановил его Хисам, распахнул прошитый железной проволокой халат, который заменял ему доспехи, снял обмотанный вокруг шеи пуховый платок. Купцы, продавая такие платки, протаскивают их сквозь девичье колечко, показывая, сколь тонка работа. Оттого по всему миру козьи платки считаются женскими, хотя на самом деле это часть воинского снаряжения. Никакой мороз не может просквозить всадника, если у него поддеты пуховая безрукавка и платок. А сверх того, пуховый платок получше любой кольчуги спасает от сабельного удара. Но это уже для разборок среди своих, когда степь бьётся со степью. А покуда две обломленных стрелы были плотно припелёнуты платком к покалеченной ноге, так что та оказалась словно в лубке.
— Эх, вояки, — произнёс Хисам, — девушку на смерть послали!
Легко, словно младенца, он поднял Нашту на руки.
— Осторожно! — предупредил Скор. — У неё ребро сломано.
— Ничего... — прошептала Нашта, прижавшись к груди батыра. — И не больно почти.
— Туда! — Скор указал на склон, с которого только что спустился.
Хисам с сомнением покачал головой, но над обрывом показались бойцы, посланные на поиски Нашты: человек двадцать ратников, Милон и знахарка Айса, обряженная в колдовское одеяние. Всякий бой чреват неожиданностями, и мало ли, понадобятся особые усилия чародеев, тогда пригодится и помощь ведьмы. Пусть не боевого мага, а простой лекарки, но в совместном деле без женского участия не обойтись.
Скор замахал руками, показывая, что всё в порядке. Айса вспорхнула над камнями и легко опустилась вниз. Хисам гулко сглотнул, лишь сейчас осознав, что означает странный наряд его любимой.
Айса провела ладонями над перетянутой ногой колдуньи, снисходительно кивнула.
— Ничего, подходяче сделано, хотя и по-мужицки. Не бойсь, Нашта, ноженька не отсохнет. А ты, амбал здоровый, её держи ласковей, чать не медвежьей ухваткой боретесь. Не видишь, что ли, ребро у твоей зазнобы зашиблено.
— Будет тебе языком молоть, — недовольно произнесла Нашта. — Лучше скажи, что там делается. Ворота взяли?
— Возьмут, куда они денутся. Двое вражьих магов под обвалом погибли, одного лучники сняли. Один ещё огрызается, но ему недолго осталось. Он в доме засел, Бажан с Напасом его камнями закидывают. А башню, которая уцелела, степняки взяли. Там теперь ихний бунчук. Добьём последнего мага, будем ворота отворять, чтобы конники прошли. Всё, нет больше крепости.
Нашта кивнула довольно и закрыла глаза. Хисам стоял с девушкой на руках и совершенно не понимал, что делать дальше.
Два дня кряду через распахнутые горные ворота двигалась конница хана Катума. Великая степь, наконец, выплеснулась в долину великого Нома. И, как всегда бывает при столкновении великих сил, явились великие беды и неустройства. Где-то на равнине конные сотни врывались в виллы, жгли фермы, уничтожали малые городки, для обороны которых не хватало опытных магов. Погожими днями чёрный дым бедствия был прекрасно виден на перевале.
Лесная пехота никуда не торопилась. Понимали, что бегущих о двуконь кочевников всё равно не обгонишь. Понимали и другое: война ещё не кончена, главные силы наманцев не разгромлены, и конными набегами разгромить их не получится.
Так и случилось. На третий день очередная орда, шествовавшая, как принято в степи, под одним безликим бунчуком, пройдя через ворота, вскорости побежала обратно, смешав ряды и потеряв свой бунчук. А ведь каждого проходившего предупреждали, что враг неподалёку, и не просто абы кто, а несколько легионов о двенадцати бунчуках. Одному магу, как ни будь хитёр, биться с такой силой натужно.
На совете волхвы задумали брать с проходивших союзников плату: сеном, зерном, скотом. А то зря, что ли, воевали? Мы им ворота открыли, а они лёгкую добычу грести будут? Пусть попробуют не заплатить, проходя сквозь место страшной битвы. Не было среди степных такого отряда, что не стоял перед наманским проходом, не стучался в ворота, ныне широко распахнутые, и не откатывался с изрядным уроном. А теперь перевал не просто взят, но сами скалы рухнули, раздавив наманских чернокнижников. Такое не под силу никому из степных колдунов, так что любой из них будет согласен по-хорошему поклониться воинам, сумевшим опрокинуть горы. Тем более что ордынцы идут поодиночке, а над гостеприимными воротами высятся восемь диковинных, не по правилам собранных бунчуков. Прежде, говорят, их было десять. И хотя степь с лесом нынче в дружбе, всадникам приятно сознавать, что и среди непобедимых чащобников бывают потери.
Мыту назначить не успели, проход вновь оказался закрыт.
Хан Катум со своей свитой и отборным войском прибыл к воротам как раз вовремя, чтобы наблюдать разгром одного из своих туменов. Назвать паническое бегство отступлением или заманиванием врага в ловушку не мог бы самый неискушённый стратег, и Катум разгневался не на шутку. Первым его намерением была немедленная казнь всех трусов, посмевших бежать от врага. Но когда узнал, что с наманской равнины подошли десятки тысяч легионеров, ведомые дюжиной боевых магов, Катум немедленно возжелал бежать сам.
Ризорх вступился за беглецов и успокоил солнцеликого, обещав ему защиту и безопасность. А когда
