влаги. Или это загустевшая от напряжения кровь стучит в висках?
Шооран открыл глаза, прислушался. Стук не исчез, он раздавался на самом деле, но шёл, конечно, не сквозь стену, а откуда-то со стороны. Странный звук, не похожий на привычные природные шумы. Так упорно и размеренно может действовать только разум.
Шооран двинулся на звук.
Человек стоял возле стены и долбил её огромным каменным молотом. Человек был стар, одет в немыслимое рваньё и грязен, словно изгой, вынужденный мыться соком чавги. Спутанные седоватые волосы скрывали лоб, смыкаясь с кустистыми бровями, из-под которых экстатически сверкали безумные глаза. Не менее диким был и инструмент безумца. Собственно говоря, это был острый, никак не обработанный камень, грубо прикрученный к деревянной рукояти. Второй, запасной молот лежал неподалёку возле брошенного на землю мешка.
Было невозможно понять, что заставляет человека заниматься явно бессмысленным делом. Кувалда глухо тукала по стене, легко гасившей её движения, от каждого удара вниз сыпалась щепотка пыли. Продолбленное углубление было так ничтожно, что, раз отойдя в сторону, его не удалось бы потом найти. И всё же человек упорно старался возле громады, не замечавшей его усилий.
– Эгей! – окликнул Шооран. – Ты кто? Что ты здесь делаешь?
Казалось, старик не был ни удивлён, ни испуган, что его застали врасплох. Он опустил к ноге своё долбило и хрипло ответил, глядя поверх головы Шоорана:
– Я вечно сухой повелитель мира, сияющий ван!
– А ведь я знаю тебя, – сказал Шооран. – Ты Боройгал, палач с угловых оройхонов.
Воцарившись в гордом одиночестве на верхушке каменного куба, в который обратился далайн, Боройгал медленно дичал. Дворец вана, в котором поселился палач, ветшал на глазах. Кровля не была рассчитана на действие снега и дождя. Кожа, которой была застелена крыша, коробилась и трещала. Алдан-шавар заливало водой, в смотровые бойницы наносило снег, в нижнем ярусе установилась плотная тьма. И повсюду было ужасно холодно. Боройгал кутался в мех белых царских бовэров и рубил на дрова узловатые стволы облысевших туйванов.
Весной свалилась новая напасть. Мелкие зверюшки, что-то вроде зоггов, но с прозрачными крылышками, во множестве поползли снизу и в один месяц источили в труху припасы из дворцовых закромов, оставив Боройгала ни с чем. А ведь он полагал, что еды ему хватит до конца жизни. Пришлось вернуться на ожившие поля и выбирать из зарослей сорной низовой травы случайно выжившие хлебные гроздья. Но и эти растения быстро выродились без ухода, и тогда Боройгал приспособился ловить сетью пернатых существ, облюбовавших неприступную вершину, и собирать яйца в гнёздах, которых появилось повсюду невероятное количество.
Но всего сильнее изводила Боройгала жуткая догадка, что его мучения напрасны. Люди, оставшиеся внизу, и не думали пропадать и идти на поклон к новому владыке. Конечно, в первый день после того, как Боройгал подрубил столбы и перерезал тросы у подъёмников, люди волновались, бегали внизу, а заметив над обрывом красующегося Боройгала, принимались махать руками и кричать, чтобы он спустил им верёвку. Боройгал злобно смеялся в ответ и плевал с высоты на фигурки людей, ползающие, словно зогги по спине осуждённого. Но тем и кончился краткий миг могущества. Люди быстро успокоились, перестали обращать внимание на неприступный далайн и занялись другими делами. Этого Боройгал понять не мог и исходил желчью, строя планы мести всему миру.
По весне изнемогший палач сделал вылазку. Спустился с той стороны, где к стене примыкало топкое болото и где никто не обнаружил бы спущенной лестницы. Возле одного из посёлков Боройгал выследил женщину, занятую копкой корней. Палач силой овладел ею, а потом устроил строгий допрос. Так он узнал о Шооране, об алдан-тэсэге, стоящем за лесами, и, главное, о том, что никто не собирается возвращаться на старые места.
Сначала Боройгал хотел затащить женщину к себе, чтобы было, наконец, кому ухаживать за ним, но потом испугался, что та сбежит и выдаст место, где он устроил спуск. Боройгал разбил пленнице голову и сбросил тело в реку – рыбам.
С того времени царственный Боройгал жил иной мечтой. Все мысли сосредоточились на втором далайне, стоящем где-то за краем земли, так далеко, что и с высоты не увидать.
С ослепительной яркостью представлялось, как падает его стена и едкая влага льётся неудержимыми каскадами, затопляя ненавистную низовую жизнь. Далайн бездонен, его злой влаги хватит на всех. Напрасно людишки будут прятаться и искать спасения на холмах, месть Ёроол-Гуя настигнет их. Всё утонет, покроется жидким ядом, и только незыблемые оройхоны, его владения, останутся среди безбрежного – на этот раз действительно безбрежного! – далайна. Люди будут ползать у его ног, захлёбываясь нойтом, моля о пощаде и обещая покорность. Но он… он будет поднимать наверх только молодых девиц, которых ему так не хватает. Не надо ему ни слуг, ни телохранителей, ни баргэдов – среди них обязательно отыщется предатель. Всё будут делать бабы, он-то знает, что они справятся с работой не хуже мужиков. Зато как они станут беречь его, как преданно любить, ведь он останется единственным мужчиной на всех оройхонах. Остальные захлебнутся чёрной жижей, их плоть разъедят ыльки, их станет жрать уулгуй, и маарах начнёт глотать их дюжинами. А дольше всех будет корчиться богомерзкий илбэч. О, он не умрёт так сразу! Грозный Ёроол-Гуй сам выплывет из пучины, чтобы покарать оскорбителя. И никогда больше мир не осквернится подобной мерзостью. Богоданный владыка, сияющий Боройгал, да не узнают его ноги сырости, будет сам следить за этим. Всякий, на кого падёт подозрение, что он может стать илбэчем, немедленно отправится в далайн.
Боройгал принялся ждать. Он отлично умел это – ждать, ничего не делая. Однако год проходил за годом, а жизнь не менялась. Закосневший в ненависти Боройгал старел и постепенно терял остатки разума. Наконец он понял, что, сидя на тэсэге, счастья не дождёшься. Оставалось идти, освобождать далайн, который ленится сам вырваться на свободу. Продолбить в стене дырку, совсем небольшую, чтобы успеть отскочить и вовремя удрать… а там влагу уже не остановишь…
Главное – продолбить дыру и отпрыгнуть…
– Ты Боройгал, палач с угловых оройхонов, – произнёс Шооран, с усмешкой глядя на выходца из полузабытого прошлого.
– Ага-а!.. – протянул Боройгал. Он тоже узнал Шоорана. – Сказочник! Выжил, паскуда…
– Выжил, – согласился Шооран, улыбаясь во всю ширь.
Боройгал поднял своё убийственное орудие и, косолапо ступая, двинулся на Шоорана. Шооран продолжал стоять, хотя в руках у него не было ничего, кроме тонкого прута – снимать с веток развешанную повсюду паутину. Паутина в нижнем мире не таила никакой опасности, но многолетняя привычка заставляла сторониться её липких прикосновений.
Шумно хакнув, Боройгал ударил. Шооран легко уклонился от удара и наотмашь стеганул палача лозой по лицу.
– Я же говорил: не умеешь драться.
Раз за разом Боройгал кидался на противника, который был на полголовы ниже его и, казалось, не желал трогаться с места, но каждый раз острый камень рассекал воздух, а свистящая в руках Шоорана розга полосовала щёки, стегала по глазам, кровянила губы.
Тяжело дыша, Боройгал остановился. Шооран, улыбаясь, смотрел на него.
– Ненавижу… – прохрипел Боройгал. – Жаль, я не удавил тебя сразу, тогда. Ты, и ещё илбэч, вы сломали мою жизнь, вы всё перепортили… Ненавижу вас обоих!
– Вас одного, – поправил Шооран. – Я и есть илбэч.
Боройгал выронил молот, попятился. Споткнулся о свой мешок, упал на спину. Дрыгнув ногами, перевернулся и побежал на четвереньках, подвывая от ужаса дребезжащим тонким фальцетом.
Шооран стоял, опустив прут, и улыбался. Потом его пальцы разжались, хворостина выпала, косо перечеркнув валяющееся кайло.
Отвернувшись, Шооран подошёл к стене, положил ладони на истюканную поверхность. Холод близкого далайна обжёг пальцы. Шооран долго стоял так, но руки не мёрзли, бессмысленный, ненужный здесь огонь илбэча не давал им заледенеть. С безысходной ясностью Шооран понял, почему не может найти покоя. Не в том дело, что его гонят люди, он гонит себя сам. Он не может жить без ненавистного далайна, без ядовитой влаги, стылой бездны и дыма жгучих аваров. Нельзя прожившему жизнь в борьбе лишаться врага. Он
