– Мы уже сделали себе всё зло, какое могли, – сказал Ээтгон, глядя в сторону. – Оно ещё долго будет всплывать.
– Но нового пусть не будет. – Чаарлах устало откинулся на заботливо постеленную Ээтгоном шкуру бовэра, закрыл глаза.
Шооран с Ээтгоном ждали, и молча стояли вокруг люди, словно сказитель ещё говорил с ними. Чаарлах медленно приподнял веки.
– Вы здесь? Я хотел попросить: когда я… в общем, завтра, не относите меня в шавар. Я всю жизнь боялся туда попасть. И далайна я тоже боялся… Может, потому и жил так неприлично долго. А теперь идите все… Я хочу спать.
Вечером, когда стало ясно, что Чаарлах не проснётся, Ээтгон, словно младенца, поднял на руки лёгкое тело и отнёс на вершину одного из суурь-тэсэгов. Шооран шёл позади. Он видел, что Ээтгон не примет его помощи, и не предлагал её. Остальные изгои проводили их взглядами, но остались в лагере, не решаясь далеко отходить от поребрика.
Назад шли, так и не сказав ни слова. Шооран, как и прежде, шёл сзади, но думал не о похоронах, а о том, что с вершины суурь-тэсэга он сумел рассмотреть на соседнем оройхоне белую черту копья и привязанную к нему алую ветку туйвана. Мудрый Моэртал подавал знак духу шавара.
Так они шли и не ускорили шага, даже когда гулкий удар пронёсся над оройхонами – многорукий бог далайна явился за сказителем, который так долго ускользал от него.
Так в жизни всегда: то бесконечно ждёшь новостей, а их нет и нет, но зато потом они обрушиваются потоком, и думаешь: поменьше бы. Две недели одонт Моэртал требовал сведений о том, что делается среди изгоев, а тут разом вернулись двое соглядатаев. И рассказывали они такое… Жирным одонтам с внутренних земель подобные вещи рассказывают на ночь, чтобы крепче спалось. Сходились доносчики в одном: среди изгоев прячется илбэч, на мысе прибавилось четыре новых оройхона. Этому Моэртал поверил, да и как не поверить, если Ёроол-Гуй выныривает по шесть раз на дню. А вот дальнейшее… От рассказов шпионки Моэртал сначала попросту отмахнулся, а вот доклад второго соглядатая заставил его задуматься. Отослав шпионов, он долго размышлял, то садясь в кресло, поставленное под деревом, то вскакивая и принимаясь быстро расхаживать.
Изгои собрались завоёвывать угловые земли! А ведь это идея! Это выход на многие года! Давно известно, что примерно раз в шесть лет изгоев становится так много, что они начинают угрожать государству, и приходится начинать с ними правильную войну. А теперь их можно направлять на угловые земли. Пусть завоёвывают себе царство. Победят – значит, уйдут. Проиграют – остатки неудачников легко перебить. Так что, действительно, имеет смысл пропустить бунтовщиков на запад. Чем он рискует, если будет обманут? Изгои, запертые в ловушке, уйдут. Но без артиллерии он всё равно не может взять их, особенно если за их спинами восемь оройхонов. Моэртал поёжился, подумав, как ему придётся докладывать о потерянных ухэрах. Что ещё? Сбежит илбэч… Секунду Моэртал стоял неподвижно, потом опустился в заскрипевшее кресло. Лицо его просияло. Так вот что это было! Не врёт баба! И никуда илбэч не денется. Что ему делать на угловых землях? Там он заперт, словно загнанная тайза, а илбэчу нужен простор – большой и пустынный берег. Вот он и просит его. И неважно, откуда он добыл своего злого духа – на то он и илбэч. Моэртал нервно растёр лицо ладонями. Что же делать? Выпустить изгоев, а потом прочесать оройхоны, каждую пядь, шавар вычерпать… Или всё-таки окружить земли, но не входить туда, не трогать илбэча. В конце концов, он хочет строить. Так пусть строит. Харваха больше у того, кто добр с сушильщиком. Моэртал представил, как на севере появляется не два, а дюжина сухих оройхонов, и сладко поёжился. Он не станет, подобно Ууртаку, просить, чтобы эти земли отдали ему. Большая провинция – это большие хлопоты и большая зависть врагов. Он предложит на совете одонтов создать там новую провинцию, которая прикроет его от вечно бунтующего побережья. Он сам станет жирным одонтом внутренних земель, и цэрэги ему будут нужны лишь для почёта и славы. Лишь бы илбэч не обманул, лишь бы не сбежал… Но ведь должен хоть кто-то в мире держать своё слово!
Моэртал поднялся, хлопнул в ладоши и сказал подбежавшему охраннику:
– Срочно двух гонцов – к Ууртаку и на западную границу. И ещё: боевые дюжины пусть отойдут на сухое и ждут приказов. А на мокром поставить на дальний суурь-тэсэг копьё и привязать к нему это, – Моэртал, не глядя, протянул руку и обломил большую ветвь туйвана, украшенную алыми цветами и плодами, похожими на не умеющее лгать человеческое сердце.
Последний приход Ёроол-Гуя окончательно разорил оройхоны, и, когда выяснилось, что Моэртал, должно быть, испугавшись Многорукого, отвёл войска, уходить решили все.
Утром, когда лагерь уже гудел, Шооран отозвал в сторону Ээтгона.
– Это на тот случай, если я не дойду, – сказал он, протягивая заново вычерченную карту. – Смотри: здесь страна вана, это угловые оройхоны, а здесь, за огненными болотами, – пустая земля. Там сухие оройхоны: хлеб, вода и много бовэров. Я знаю, ты мне не веришь, но сходи – и увидишь сам.
– Ты и там был? – недружелюбно спросил Ээтгон.
– Был. Год назад.
– А чего же не остался, если там так прекрасно?
– Одинокому везде плохо. Сначала мне надо найти одного человека, и только потом я смогу пойти в эту землю.
– Хорошо. – Голос Ээтгона был холоден, как влага далайна, и ледяными оставались глаза. – Я пройдусь по этой полосе и посмотрю, что там.
Он сунул карту за пазуху и ушёл, бормоча неестественно сдавленным голосом:
– Везде мы побывали, всё повидали…
Когда последняя группа переселенцев скрылась за тэсэгами, Шооран бросил сумку, собранную лишь для виду, и отправился к далайну. Его не оставляло странное ощущение, словно он вернулся на год назад и строит дорогу в страну добрых братьев. Возможно, это оттого, что он вновь один на огромном пространстве, где даже с самого высокого суурь-тэсэга нельзя никого увидеть. А может быть, оттого, что он, пусть не называя имени, сказал другому человеку, что без Яавдай ему не нужна самая распрекрасная земля.
Странно Ээтгон принял его известие. Не о Яавдай, конечно, а о земле. Кажется, он поверил, но ничуть не обрадовался. И вообще Ээтгон – странный человек. В каждом его слове, в каждом движении сквозит ненависть. Почему? Ревнует к Чаарлаху, что тот с первой минуты выделил Шоорана из толпы? Оскорблён, что в их схватке Шооран оказался сильнее, и жив Ээтгон лишь благодаря великодушию победителя? Или, если это всё-таки чудом спасшийся Бутач, он не может простить своего нечаянного уродства?
Шооран поморщился, загоняя поглубже мешающие мысли, и сказал, обращаясь к далайну:
– Ну, здравствуй.
В один день он поставил два оройхона и справился бы и с тремя, если бы ему не помешал Ёроол-Гуй. Он не выметнулся на берег единым махом, а долго раскачивал в небе бесконечным множеством гибких рук, выбирая, откуда напасть, а Шооран, напружиненный, готовый к прыжку, отступал по поребрику и, словно Ван из древней легенды, кричал:
– Тебе всё равно меня не поймать! И я всё равно буду счастлив!
Выстроенный мыс загогулиной перегораживал чуть не половину далайна, не столько нужный людям, сколько мешающий Ёроол-Гую, которому теперь, чтобы попасть с западного побережья королевства вана на восточное, пришлось бы сделать изрядный крюк.
На следующий день Шооран, вспомнив, что данное слово нужно держать, выстроил оройхон там, где большой мыс граничил с отдельно стоящим островом изгоев. Владения бродяг в результате уменьшились, зато у Моэртала появилось разом два сухих участка.
Ещё не приступив к работе, Шооран решил, что сразу вслед за тем он уйдёт отсюда. Нечего зря искушать судьбу. Многорукого он не боится, а вот людей… У каждого из них только две руки, но все вместе они куда цепче Многорукого. Не успеет схлынуть вода, как на сухое бросятся толпы народу, и чем дальше он будет в это время, тем лучше.
Уйти Шоорану не удалось. Он поставил оройхон вечером, чтобы было удобней скрыться, но, пробираясь между тэсэгов в сгущающейся тьме, вдруг услышал свист. Шооран замер, всматриваясь. Рослая фигура стояла в тени тэсэга неподалёку от поребрика. Если бы дозорный не свистал от скуки, Шооран мог вылезти прямо на него. Хвала мудрому Тэнгэру, что на посту оказался растяпа!
Шооран повернул назад, в полной темноте вышел к другому краю мыса. Там тоже были цэрэги. Они
