какой-то узел. Шооран не смотрел, что она делает, он глядел туда, где неподалёку на горячей сухой земле возились несколько детей. Девочка лет полутора поднялась с земли, преувеличенно твёрдо ступая, как ходят недавно научившиеся дети, подбежала к Яавдай, ухватила за край жанча, спрятала лицо, потом повернулась, и снова на Шоорана глянули любопытные серые глаза. Это лицо Шооран много раз видел, когда после смерти старика, оставшись один, часами сидел над ручьём, разглядывая своё отражение.
– Яавдай, – перехваченным голосом произнёс Шооран. – А как же она? Это же наш ребёнок.
Яавдай вскинула голову. Глаза её зло блеснули.
– Ну уж нет! Я согласна была спать с тобой, но ребёнок не твой. Он от того человека, которого я люблю.
– Неправда! – выкрикнул Шооран. – Я же вижу. Она похожа на меня.
– А вы с тем человеком вообще похожи, – Яавдай невесело усмехнулась, – только ты красавчик… был, а он – мужчина.
– Дядя! – сказала девочка, указывая на Шоорана.
– Да, дядя, – быстро согласилась Яавдай. – Чужой дядя. Иди, Бутай, к девочкам, поиграй с ними. Я сейчас. И ты не найдёшь этого человека, – повернулась она к Шоорану. – Я знаю о нём всё, даже его настоящее имя, но тебе не скажу ничего.
– Я его тоже знаю, – проговорил Шооран. – Я же слышал, как ты назвала девочку. Но я не буду его искать.
– Вот, – сказала Яавдай, выпрямляясь. – Это твоё.
На протянутой ладони свернулось лазоревое ожерелье.
– Я ни разу не надевала его. И не продала. Я знала, что мы встретимся и его надо будет отдать. Когда ты рассказывал о своей матери, я долго не могла поверить, что тебя, оказывается, тоже можно любить. Это её вещь. Возьми и уходи.
Ожерелье перетекло из узкой ладони Яавдай в его горсть. Под ноги покорно легла плывущая дорога. Здесь, на сухой полосе, она была широкой, иначе он не смог бы пройти по ней непослушными ногами. Шооран не смотрел по сторонам, не видел, куда идёт. Смотрел лишь на ладонь, и пальцы одну за другой перебирали голубые жемчужины. Каждая из них казалась живой. Жемчужина – отец, погибший слишком рано. Вторая жемчужина, пронзительно голубая и с чёрной крапиной ожога, – это мама. Третья, словно тронутая сединой, но с негаснущим огнём, пробивающимся наружу, – старый илбэч и его подарок. «Ты ещё устанешь проклинать меня». Да, ничего не знать, быть никем куда проще. Новая жемчужина, чистая, почти прозрачная, – Чаарлах. Наивный слепец! Кого ты считал прозорливым? Не так трудно увидеть второе дно в сказке, куда сложнее понять самого простого человека. Жемчужина Ээтгон. Блестящая, в неё смотришь словно в зеркало. «Мы уже сделали себе всё зло, какое могли. Оно ещё долго будет всплывать». Ещё жемчужина, сияющая холодным отрешённым блеском, – это Яавдай, а следом крохотная, но горящая ярче других – чужая, не его дочь. Сколько ещё в ожерелье жемчужин-бед, жемчужин-слёз, жемчужин-вопросов? Долго тянется нить жизни, и жестоко проклятие Ёроол-Гуя.
Вновь своё спасение Шооран нашёл в работе. К утру он вышел к побережью, в то самое место, откуда уходил. Даже копьё, оставленное в хохиуре, оказалось цело. И заграждение, окружающее пустые оройхоны, всё ещё стояло. Народу на мокром не было. Все, имеющие или не имеющие право, сейчас делили землю. Что же, тем больше чавги достанется голодному илбэчу.
Шооран за спинами дежурящих цэрэгов вышел к далайну и поставил оройхон. Это был знак Моэрталу, что илбэч ушёл из окружения. На первом же суурь-тэсэге новой земли Шооран водрузил Моэрталово копьё, наколов на остриё большую чавгу.
– Ты меня угостил туйваном, – бормотал он под нос, – а я тебя, извини, чем могу. Ты меня запер, а я – убежал.
На следующий день оцепление исчезло, но и облав тоже не было – Моэртал понял, что илбэча лучше оставить в покое.
Нагрузившись чавгой и сменяв-таки раковину на хлеб, Шооран вернулся на мыс, с которого так стремился бежать два дня назад. Первым же ударом он создал там сухой оройхон, отделённый от остальной страны лентой в два мокрых оройхона. Поскольку эта местность была опустошена Ёроол-Гуем, а илбэч отсюда ушёл, можно было надеяться, что недели три его никто не потревожит. Устраиваясь на житьё, Шооран громко разговаривал сам с собой о чавге, тэсэгах, Ёроол-Гуе – обо всём на свете, кроме Яавдай, маленьких детей, счастья и других несущественных предметов.
В тот же день Шооран поставил ещё два оройхона, повторив давний подвиг Энжина. С рассветом круг начал повторяться. Шооран выстроил один оройхон, потом увидел Ёроол-Гуя и, перейдя на другую сторону мыса, следующий остров соорудил там, высушив ещё один ненужный ему участок. Лишь после этого странная истерика погасла.
Шооран сидел на умывающемся оройхоне среди потоков слёз бовэра и думал, как жить дальше. В мире оставались лишь два человека, которые относились к нему по-людски: сказитель Киирмон и сушильщик Койцог. Но Киирмон благополучен, его чаша не бывает пустой. Значит, остаётся Койцог, если, конечно, он ещё жив.
Шооран собрался и без сожаления покинул мыс и сухие оройхоны, где скоро начнётся столпотворение: делёж земли и власти. Он шёл на запад по стыку сухих и мокрых оройхонов, по самому опасному месту, потому что здесь обычно больше всего стражи. Но сегодня цэрэги отдыхали, обрадованные уходом ночных пархов, а земледельцы не трогали бродяг, поскольку вся страна жила ожиданием чудес.
Он пересёк владения Ууртака и крошечную провинцию, где некогда властвовал Хоргоон. Оставил позади Свободный оройхон, где когда-то родился и где не осталось ничего: ни прежних людей, ни прежней свободы. Ступил на остров изгоев, не ставший уютнее с тех пор, как безобиднейшая Нарвай смертельно напугала здесь малолетнего Шоорана. Так же, как и десять лет назад, уходила вдаль мёртвая полоса, стлался дым и жил своей жизнью далайн. Правда, теперь возле огненного болота стояла застава, караулящая ушедшего на угловые земли недруга. Впрочем, нападения оттуда никто не ждал, так что пройти в огненный смрад было несложно.
Шооран оглядел открывшееся пространство. Почему, собственно говоря, он должен задыхаться здесь? Всего один оройхон – и сухая полоса соединит угловые земли со страной вана. Погибнет крошечное государство, рождённое тщеславием Хооргона. Стоит ли о нём жалеть? Зато люди смогут ходить безопасно. Довольно и он мучился здесь в завалах и горячем нойте. Сегодня это болото исчезнет.
В полчаса оройхон был создан, и Шооран в третий раз за свою жизнь очутился на угловых оройхонах, поставленных когда-то старым илбэчем и отчасти им самим.
Даже на первый взгляд за два года оройхоны изрядно переменились. На мокром никого не было, пустынной оказалась и сухая полоса. Очевидно, немало народу ушло вместе с войском изгоев. Шооран сумел незамеченным добраться к последнему оройхону, который целиком принадлежал аварам и сушильщику.
Койцог был на месте. На нём была та же старая одежда, лишь на груди висела ладанка с давно погибшим и высушенным пальцем Ёроол-Гуя. Кусочек иссушенной земли тоже казался заповедником старых времён. Изменился лишь сам Койцог. Исчез отрешённый, безразличный ко всему взгляд, и Шооран подумал, что пришёл вовремя: сушильщики с беспокойным взглядом долго не живут.
– Я не смог тогда вернуться, – сказал Шооран, – но зато сейчас я пришёл забрать тебя. Ты, должно быть, и сам знаешь куда – в новые земли на севере.
– Туда не пройти, – сказал Койцог. – Тройгал не пустит. Туда слишком много людей ушли, так теперь Тройгал там границу держит крепче, чем от вана. Там и жирх не проползёт.
– А мы проползём, – уверенно сказал Шооран.
– Мы-то проползём, – голос Койцога звучал словно виновато, – но я теперь не один. Тамгай… её выдали мне в жёны, по договору, даже не спросив. Да и как спрашивать, она же бездомной осталась. Мы тогда потребовали женщин, так просто, оттого, что не знали, что ещё требовать. Всего год назад она была мне никем, а теперь… я не пойду без неё, а она не сможет ползти ночью по мёртвой полосе.
– Если… – Шооран запнулся, не зная, какое слово подобрать, – если она в самом деле захочет пойти с тобой, то ей не придётся ползти. Мы пойдём по мёртвой полосе днём и не скрываясь. Там нас пропустят и дадут землю, среди изгоев у меня много знакомых. А с этой стороны, думаю, заслон уже снят, все брошены на границу с ваном. Ты же слышал, как трубили тревогу? Сегодня последний день этого царства.
Койцог пренебрежительно усмехнулся, и на мгновение в нём проглянул прежний сушильщик.
