– Да ты пойми, это же не твой секрет. Ты ему скажешь, он своим родителям; тоже ведь, недосказ иначе получится. А тем уже тайну хранить незачем, к слову придётся, так и разболтают. Знаешь, как немцы говорят: «Что знают трое, знает и свинья».
– Дядя Слава, а что ж за беда-то будет?
– Ваша беда известная – унесёт вас в Ефимково, помнишь, как Никиту семь лет назад. Вот что со мной будет – и догадываться неохота, но за вами я уже прийти не смогу, добрые люди не пустят. Так и останетесь, Серёжа тут, а вы – там.
– Это как в сказке про царевну-лягушку…
– Ага! А я, значит, по-твоему, Кощей Бессмертный на границе между разными мирами сижу. Это ты, милочка, Проппа перечиталась.
– Кого?
– Ладно, не суть важно. Но теперь понимаешь, что о таких делах надо помалкивать?
– Да уж, понимаю, не маленькая.
Верный привычке всё объяснять до конца, Горислав Борисович ещё долго что-то говорил, но по сути разговор на том был окончен. И хотя в тот Серёжин приезд слова не было сказано о грядущей свадьбе, все понимали, что дело это решённое, и к Покрову свадьбе быть. Городские свадьбы играют когда угодно, хоть в Великий пост, но раз Лопастовы и впрямь воцерковлены, то обычай должны чтить.
Так и вышло. В сентябре на своей машине приехали родители жениха, вместе с Серёжей, и тут уже разговор пошёл дельный: где будут жить молодые, что дарить на свадьбу – и прочее в том же духе. О приданом разговора не было, теперь такие вещи, как сказал Горислав Борисович, «не котируются». Зато подарки на свадьбу влетели в такую копеечку, что закачаешься. Было решено купить в складчину молодым однокомнатную квартиру в четырёхэтажном доме, что строился на окраине города. У нас, конечно, не Москва и не Петербург, цены на жильё божеские, однокомнатная квартира – четыре тысячи долларов, но молодой семье в одиночку такую покупку не поднять. Платон покряхтел, но половину расходов взял на себя.
На свадьбу собралась вся семья, даже Никиту воинское начальство отпустило на побывку. Свадьбу играли в городе, благо что у Лопастовых-старших дом свой, с участком, где можно было, хоть и с неудобством, оставить лошадь. А без лошади никак – не на автобусе же невесту везти? От казённой машины Платон отказался намертво, от неё один убыток: ни красы, ни пользы. А так, Платон дугу лентами убрал, колокольчик подвесил, повозку стругом выскоблил, чтобы как новенькая была, запряг не дряхлого Соколика, а игривую Сказку. Фектя цветов чуть не целый воз наклала, благо что утренники в этом году припозднились, и у всех дачников не только хризантемы, но и георгины с гладиолусами были спасены. А уж под цветами какой только снеди не упрятано! И пироги, и мясное разное! Салатики с майонезом и городские нарезать могут, а у Савостиных еда основательная. Платон поросёнка заколол, зарезал двух баранов, гуся и пять кур. Студень у Феоктисты вышел такой крутой, что миски не надо, сам собой держится. Пироги намаслены, яиц в начинке больше, чем капусты. Знай наших, однова дочь замуж выдаём! Надо бы ещё пива бочку да самогона четверти три, но с этим строго, трезвенный закон не велит. Так что, пускай женихова родня покупное вино пьёт, а нам и яблочного кваса довольно.
От Ефимок просёлком десять вёрст до шоссейной дороги. Там, ежели направо – в двух километрах Блиново, а налево пятнадцать километров до райцентра. По трассе движение оживлённое, там можно куда хошь доехать, и в Москву, и в Питер, и в Тверь, и в Новгород. Видя разукрашенную повозку и Шурку в белом платье, машины притормаживали, а шофёры грузовиков, случалось, гудели приветственно и махали невесте рукой.
Дорога почти до самого центра шла лесом, лишь в одном месте сосняк отступал. Там была обустроена автостоянка и выстроено несколько коттеджей, теперь наглухо заколоченных. Лет пять назад местный воротила задумал поставить здесь мотель и охотничьи домики для проезжающих, но дело оказалось неприбыльным, и теперь хозяйство постепенно разваливалось. Назывался мотель «Заимка», но непогода или хулиганские руки одну букву сбили и получилась «Заика». Увидав «Заику», всякий знал, что сейчас он как раз на полпути от Блинова до райцентра. А если от Ефимок считать, то и вовсе всего ничего осталось.
Родни у Лопастовых оказалось преизрядно. Все шумные и не в меру суетливые. А может, это от свадьбы, в такой день и пошуметь извинительно.
Сперва поехали в загс. Прежде никаких загсов не знали, а нонеча без загса попы не венчают, потому как в народе доверия к святости не осталось. Оттуда прямиком в церковь. Там уже всё по-настоящему было: и вкруг аналоя ходили, и кольцами по второму разу менялись. Как сказал потом один из подвыпивших гостей: «Жена да прилепится к мужу своему и будет одна сатана».
На застолье были все свои, будущая родня. Из чужих только шафер с подружкой, священник и дьячок, венчавшие молодых, да Горислав Борисович, приехавший вместе с Савостиными на телеге.
Шумели, как и полагается, на всю улицу. Магнитофон на подоконнике орал модные песни. Священник, отец Аркадий, раздухорясь, возгласил в честь молодых «Многая лета», да так, что перепуганный кот утёк в открытую фортку. Платон отплясывал со сватьей русскую. Как следует подвыпив, Лопастовы завели было песни, но ни одной до конца допеть не смогли. Как всегда в пьяном хоре сильнее того слыхать, кто на девятый глас козлоглаголит.
Шурка в белом платье с кружевом «шантильи» и при парикмахерской причёске сидела красивая, ровно самоварная кукла. Шампанское перед ней стояло нетронутое, зато Серёжа старался за двоих. Не полагается так-то, чтобы жених на свадьбе пил, но это в прежние годы не полагалось, а ноне все пьют.
Горислава Борисовича, как единственного гостя со стороны невесты, усадили между священником, венчавшим молодых, и каким-то дальним родственником: не то двоюродным дядей жениха, не то и вовсе чьим-то зятем. Во всяком случае, звали его Андреем Васильевичем, а Василиев среди старших Лопастовых не наблюдалось.
«Зять любит взять», – сосед налегал под водочку на привезённую буженину (Фектя запекала свиные окорока в печи) и учил Горислава Борисовича жизни.
– Какие-то вы, Савостины, малохольные. Где ж это видано, чтобы русский человек вина не пил?
– Его же и монаси приемлют, – подтверждал отец Аркадий, но тут же благоразумно оговаривался: – Ко благовремении!.. А излишнее питие – свинское житие!
– Вот именно! – соглашался Андрей Васильевич, наливая по новой. – Вы деревня, как свиньи в навозе роетесь, а мы городские, у нас культура. Для вас с нами породниться – честь, а вы рыло воротите, выпить не хотите!
– Я пью, – Горислав Борисович, не желавший из-за пьяного дурака портить праздник, кивнул на свой бокал с шампанским.
– Это для баб! А мужик должен водку!
– Кому должен? – не утерпел Горислав Борисович, но сосед не слушал.
– Вот ты мне скажи, почему все ваши не пьют как люди? Лимонадиком пробавляются, а для форсу выпьют морсу… Брезгуете нами?
– Нет, – кротко ответствовал Горислав Борисович. – Просто абстиненты.
– Чево?! – некультурно изумился городской житель. – Староверы, что ли?
– Андрей, не греши! – пожурил отец Аркадий. – Я Савостиных давно знаю, православные они. Особенно хозяйка, часто в храме бывает. А вот вас, – поповский взгляд остановился на Гориславе Борисовиче, – простите, не припомню.
– Я католик, – сказал Горислав Борисович, благоразумно умолчав, что и в костёле он в сознательном возрасте не бывал, разве ещё в шестидесятых, когда ездил с экскурсией в Вильнюс.
– Католик? – удивлённо-уважительно протянул сосед. – А я думал – жид.
Горислава Борисовича, в котором и еврейской крови было двенадцать с половиной капель, покорёжило от этих слов, но он и теперь промолчал.
– Не верь врагу прощёному, коню лечёному и жиду крещёному, – произнёс сосед, назидательно вздев вилку.
Налил ещё рюмашку, зажевал свининкой, затем встал из-за стола и громко, перекрыв все разговоры, объявил:
– Ах, невеста хороша! А хороша ли хозяйка будет? – не ленива ли, не балована? Вот мы сейчас это
