прожил, наивно веря, что есть такой народ – туркмены, а оказывается, нет таких и не было никогда. Есть два десятка племён, и у каждого свои интересы. Покуда туркмен-баши держал их в железном кулаке, в стране было подобие порядка, а не стало диктатора, и разом посыпалось всё. И только на русских войсках держалось в бывшей братской республике худое подобие худого мира.
Хотя, если судить по Никитиным письмам, жизнь миротворцам была, что коту при сметане. Кормят, поят, одевают, деньги хорошие платят, а всей службы – отстоять своё на блокпосту.
Вот только по телевизору, которого Фектя не смотрела, да и не понимала, показывали совсем иное. Жёлто-зелёные резались с бело-зелёными, а заодно и те, и другие не упускали возможности стрельнуть в спину миротворцам, не позволявшим резать в своё удовольствие. При этом каждая сторона с истинным простодушием полагала, что их русские должны охранять, вооружать и подкармливать, а соседнее племя держать в повиновении.
Казалось бы, России что за радость – разбираться с чужими проблемами? – но слишком недавно мы были одной страной, да и вообще, беда стряслась у самых наших границ. Поползли по русским городам беженцы: старики в пропылённых ватных халатах, нищенки, окружённые сворой чумазых детишек, хмурые мужчины, одетые почти по– европейски: в пиджак поверх меховой безрукавки… и у каждого за пазухой припрятан кутак, чьё серое лезвие одинаково легко рассекает и баранье, и человеческое горло. Лагеря беженцев в дружественном Казахстане не привлекали этих людей, они рвались в богатые русские города: Москву, Петербург, Нижний Новгород. Резались с бадахшанцами за кормные места нищенства, с шемаханцами за право хозяйничать на рынках. Чомуры – земледельцы из Хорезма и Мервского оазиса и сейчас крепко держались за свои, отравленные многолетним возделыванием хлопка, поля, а вот чарва – так называют тех, кто не отвык кочевать, с лёгкостью двинулись искать лучшей доли. Они никогда не были чрезмерно набожны, но газеты вновь заговорили о талибане и вахабитах. Фанатизм неизбежно расцветает там, где нет человеческой жизни.
Дыма без огня не бывает: грохнули первые взрывы – в Астрахани и Астане. Неважно, что Астана – столица соседнего государства, гибли-то свои… Вновь зашевелились фашиствующие скинхеды, и на этот раз общественное мнение сочувствовало им.
Заокеанские доброжелатели продолжали учить мир демократии до тех самых пор, пока накануне Дня Благодарения разом в пяти американских городах крыши крупнейших универмагов не рухнули на головы покупателям, пришедшим выбирать подарки для родных и друзей. Америка вскипела негодованием и немедленно захотела кого-нибудь разбомбить, тупо не понимая, что таким образом она плодит новых террористов. Хорошо хоть не на Туркестан полетели бомбы. И не потому, что и жёлто-зелёные, и бело- зелёные были порождением американской дипломатии, а оттого, что стоял на блокпосту Никита Савостин с эмблемой миротворца на камуфляжной форме. И до чего же удобно в эту эмблему целить, хоть с той стороны, хоть с этой! – с закрытыми глазами не промахнёшься.
Хотя, если верить Никитиным письмам, во всём Туркестане тишь, гладь и божья благодать:
«Здравствуйте, мама, папа и Коля! Как у вас дела? Что, у Шуры прибавления не намечается? Как здоровье дяди Славы? У меня всё хорошо, служба идёт нормально, только жара тут страшенная. Вчера было сорок три в тени, и сегодня столько же обещают…»
Сорок три в тени – очень неплохая погода, если есть эта самая тень, рядом гудит кондиционер, а руку холодит запотевший стакан диет-колы, а того лучше – кваса. Впрочем, люди опытные говорят, что всего лучше – зелёный чай. Наливают его в пиалу на самое донышко. Сидишь на айване, отгородившись от жаркого дня, смотришь на синеющие вдали вершины Копетдага. Хорошо…
Вот только на блокпосту нет ни тени, ни кондиционеров, а зелёный чай, налитый во флягу, к полудню превращается в мутную отраву. Так что во фляге – обычная вода с лёгким привкусом дуста. Почему-то здесь всё с лёгким привкусом дуста… обеззараживают так, что ли?
У сержанта Савостина – отдых. Это значит, можно расшнуровать ботинки, улечься на топчан, прикрыть лицо защитного цвета панамой и по памяти читать самому себе стихи. Пушкина читать, «Бахчисарайский фонтан», очень к месту. А что ещё делать? – на синеющие вдали вершины Копет-дага глаза бы не глядели. Правильно поётся в песне: «Не нужен мне берег туркменский, чужая земля не нужна».
Низкогорье Гаурак, изрытое пологими каньонами, на севере переходящее в пустыню с конфетным названием Кара-Кум, принадлежит сейчас неясно кому. Когда-то здесь кочевали илили, затем насильно переселённые в Хиву, затем эти места оспаривали элори и теке, а теперь тут аналог Дикого Поля, с той лишь разницей, что скрываться от преследователей тут можно ничуть не хуже, чем в горных районах Чечни. Недаром в начале прошлого века именно в Гаураке дольше всего не утихали набеги басмачей. А теперь отсюда потянуло палящим ветром ислама. Свои относятся к вере спокойно, так пришлые принесут нетерпимость. Объявились отряды, воюющие неясно за кого и состоящие из чеченцев, арабов, пуштунов, выгнанных с прежних горячих точек, но не успокоившихся, поскольку ничем, кроме войны и грабежа, они заниматься не умеют. Их даже местные называли калтаманами и списывали на них всё, хотя и сами не упускали случая стрельнуть по миротворцам, а там – поди, определи, кто стрелял. По сути, все они калтаманы, то бишь головорезы.
У Никитиных напарников тоже время отдыха. Рядовой Гараев читает книжку с кокетливым названием «Дождливый четверг» – бабский дюдик, в котором глупость выдаётся за иронию. Жара плавит мозги, и даже похождения адвокатши Василисы кажутся чересчур премудрыми. Второй напарник, ефрейтор Кирюха Быков, просто мается.
– Слышь, Саня, – говорит он, – а хорошо бы сейчас водочки.
– Жарко, – отзывается Гараев.
– А мы бы – холодненькой. А к ней – маринованный огурчик. Сбегай, а?
– Куда я тут побегу? – не отрывается от книжки Гараев.
– Сам знаю, что некуда. А ты бы сбегал и принёс.
– Жарко… И вообще, я водки не пью.
– А почему? Ты же татарин. Татарам вина нельзя, а водку можно.
– С чего ты это взял?
– Так в Коране написано.
– А ты читал Коран?
– Вот ещё! Я православный, зачем мне Коран читать?
– А Библию читал? – подал голос из-под панамы Никита.
– Вы что, взбесились? – не выдержал Кирюха. – Я вам поп, чтобы Библию читать? Не, это ж надо, так угораздило: двое мужиков, и оба водки не пьют. Ну, хорошо, Саня – татарин, а ты, Савостин, почему не пьёшь? Ты же русский!
– Невкусно, вот и не пью.
– Ну, ты простота! Водку пьют не для вкуса, а чтобы гулять.
– Это я и на трезвянку могу.
– Ну так прогуляйся до магазина и купи водочки.
Никакого магазина поблизости не было, но беседовать на эту тему Кирюха был готов часами. Возможно, он так прикалывался, либо ему и в самом деле не давал покою призрак запотевшей поллитры.
– Саня, – спросил Никита, сбросив панаму и усевшись на топчане, – а что в самом деле написано в Коране о водке?
– Ничего, – с некоторым даже удивлением произнёс Гараев. – Во времена Магомета водки не было. Запрет на вино есть в сунне, в Коране сказано только, что молиться пьяным – мерзость перед Аллахом. А намаз нужно совершать пять раз в день. Вот и думай, когда можно вино пить? А что водка правоверным разрешена – это неправда, от водки человек ещё пьянее бывает.
– А наш бог пьяненьких любит, – с гордостью сказал Кирюха.
Где-то Никита уже слыхал эти слова.
В помещении появился радист.
– Подъём, лентяи, – скомандовал он. – В штаб воду привезли.
– И что? – спросил Никита.
– Затариться надо. А то, как в прошлый раз, опять нам останутся подонки. Лейтенант сказал, самим надо ехать, чтобы первыми воду взять.
Блокпост возле урочища Кумыз был самым дальним, и если самим не подсуетиться, то опять воду
