– Не революция, а эволюция. В крайнем случае – государственный переворот, хотя мне очень хотелось бы этого избежать. Видишь ли, из геологии известно, что революционные, вулканические преобразования при всей их грандиозности очень недолговечны. На месте нынешних Гималаев за геологически краткий срок образуется цепь мелководных морей. То же и с историей: сталинская империя при жизни одного поколения превратилась в застойное брежневское болото, а потом и вовсе в цепочку суверенных луж, где не людям жить, а лягушкам. Только мне нужен не лягушачий питомник, а могучая Россия, несокрушимая, как материковая плита. Москва, кстати, стоит почти посредине такой плиты, так что основания для оптимизма у нас есть.
– Вы геолог? – спросил Горислав Борисович.
– Нет. Я патриот. Ну и почему ты не говоришь, что патриотизм – последнее прибежище негодяя?
– Прежде всего я не люблю громких фраз. А во-вторых, хотя патриотические идеи действительно вовсю используются негодяями, это не значит, что весь патриотизм следует отдавать им на откуп. Иначе честным людям будет негде жить.
– Молодец, правильно понимаешь, – похвалил майор.
«Интересно, почему он начал мне тыкать? – подумал Горислав Борисович. – Я на тридцать лет старше его. Вряд ли это от природного хамства. Должно быть, элемент психологического давления. Или, наоборот, знак доверия – показывает, что я включён в команду, где он со всеми на „ты“.
– Посматривай!.. – донеслась из тумана перекличка возниц. Белая мгла сгустилась настолько, что даже край телеги был различим смутно, а круп лошади виднелся размытым пятном. Светло, а не видно ни зги, в самом прямом значении этого слова. Побрякивает колокольчик над лошадиной холкой, а сгиб дуги, где он подвешен, не разглядеть при всём желании. И дороги не видать, и окрестностей; едет обоз наугад, не знаю куда.
– Вы поконкретнее говорите, – напомнил Горислав Борисович, – а то патриотизм – понятие безвременное, с ним можно куда угодно заехать.
– Для того чтобы избежать вулканических потрясений общества, – с готовностью отозвался майор, – работу нужно начинать заблаговременно. Лет хотя бы за пятьдесят. Да-да, у нас именно такая долгосрочная программа. Лучше всего попасть в начало шестидесятых, тогда было бы время на раскачку. Мы бы успели показать себя в деле, желательно в войне, заняли бы прочные позиции в обществе, наладили связи с властными структурами…
– В какой войне? Крымская кампания давно закончилась, начало шестидесятых – мирное время.
– А польское восстание? Вполне полномасштабная война, и к тому же наше внутреннее дело.
– Поляков вам не жалко?
– Жалко, мой дорогой, у пчёлки в попке. Мне и себя не слишком жалко. Когда речь идёт о России – Польшу со всеми шановными панами можно скинуть со счетoв. Кстати, будь моя воля, я бы позволил восстанию закончиться удачей; Польша в составе империи напоминает раковую опухоль в организме, метастазы от неё проникают повсюду. Но в шестьдесят третьем у меня ещё не будет достаточно сил, так что Ржечь Посполитую будем использовать в качестве военного полигона, а ампутируем её малость позже, и пусть сгнивает сама по себе.
«Боже, кого я везу? – в отчаянии думал Горислав Борисович. – Его к живым людям нельзя подпускать, такому среди крокодилов самое место…»
– Александр Второй – освободитель, – честно рассуждал майор вслух, – в отношении этого человека у меня никаких иллюзий. Не помню, кто из современников назвал его человеком размытых действий. Очень точная характеристика. Он делал то, что нужно, но всегда наполовину и в последнюю минуту. То примется разрешать, то строгости напустит, то начнёт реформы, то притормозит. Сапёры таких суетливых называют смертниками, рано или поздно они взрываются…
– Так Александра и взорвали.
– И правильно. Нечего прыгать, как заяц по капусте. Политика не огород. Сынок его, Александр Александрович, в этом плане куда как лучше подходит на должность царя. Дурак, пьяница, хам природный, но твёрд в убеждениях и последователен в делах. А с обществом иначе нельзя, если его дёргать без толку, у народа начинается невроз и беспорядки. Вопрос в одном: как склонить Миротворца к либерализму, чтобы не было ни закона о кухаркиных детях, ни дворянского банка.
– А как насчёт того, чтобы он вам польку-бабочку станцевал?
– Понадобится – станцует, – без тени усмешки заверил майор. – Хотя в основном придётся работать с его папой. До восемьдесят первого года – прорва времени, может быть, и сработаемся. А там, глядишь, и поживёт ещё царь-освободитель. С бомбистами разобраться не так сложно. А чтобы сынку его было не обидно, что престола ждать приходится сверх назначенного историей, мы ему почечки подлечим, алкоголем ослабленные, а заодно и катастрофу на станции Борки предотвратим. Глядишь, Миротворец лет на десять подольше проживёт.
– А внуку обидно не будет?
– Это Николаю-то Кровавому? Будь моя воля, я бы его так обидел – святого великомученика! Этакую страну до революции довести – ненавижу мерзавца! Уж если ты реакционер, подобно своему папе, то не шатайся из одной крайности в другую наподобие либерального дедушки. А этот расшатал всё, что только можно. Нет, такому власти даже над кухаркой нельзя давать, иначе без обеда останешься. Впрочем, если всё у меня пойдёт благополучно, то Николай просто не сумеет применить свои разрушительные таланты. А начинать всё же придётся с Александра Второго. Так или иначе, человек он был обучаемый, просто не представлял последствий своих поступков и слишком часто пугался собственной тени. Вот скажи, чем ему помешал Шелгунов? Или Михаил Михайлов?
– Не знаю, – искренне ответил Горислав Борисович.
– Вот и я не знаю. Писали себе прокламации – и что с того? Всю их подпольщину так легко ввести в легальные рамки. Или Чернышевский… Кем он был? – кумир-однодневка. Его бы уже давно забыли. А попав на каторгу, он стал знаменем. Или полковник Лавров, Пётр Лаврович… прекрасный был специалист, математику преподавал господам офицерам. Ну, студентов водил в революционные прогулки по Невскому проспекту. И за это его в острог? Так студенты для того и существуют, чтобы шуметь. Это издержки производства, понимать надо. Покуда полковник жил в собственном доме на улице Петра Лаврова – ныне Фурштатская, – милейший был человек. А как с Нерчинских рудников бежал, то стал опасен. Кстати, «Отречёмся от старого мира» – он после побега сочинил, до этого подобные слова в его рыжую голову не приходили. Отличная песня, между прочим, но не ко времени написана, ох как не ко времени!
– Я вижу, вы хорошо подготовились к своей миссии. Только не понимаю, как вы собираетесь предупреждать революцию, потворствуя революционным демократам.
– Без подготовки за такое дело и браться нечего. Ну а с господами революционными демократами разобраться несложно. Побольше демократии, поменьше революционности, и всё будет тип-топ. Вот нечаевщину – давить! «Народную волю» – вешать! Чтобы каждый видел: вот этот – злой критик, непримиримый оппозиционер, а живёт обласканный властями, а второй, почти такой же, но преступил определённую черту, и он – преступник, для него – петля! И сразу весь революционный процесс станет легитимным.
– И народные движения тоже? Бездненская катастрофа…
– Это особь статья. Генерал Апраксин – дурак, кровопролития можно было избежать. Впрочем, это частный случай, их было не так много. С крестьянством работа будет вестись в другом направлении. Отмена круговой поруки, разрушение общины, собственность на землю вместо подушных наделов… Всё это безобразие искусственно сохранялось властями до самого девятьсот пятого года, когда уже было поздно пить боржоми. Разумеется, массы крестьян начнут разоряться, но при этом у них всегда будет выбор: отход в города или переселенчество…
– Вам не кажутся чудовищными подобные статистические выражения? Крестьянство, массы… а ведь там каждый – живой человек, не похожий на всех остальных. А вы с такой лёгкостью решаете их судьбу.
– О! Слышу голос кондового гуманиста! – пропел сквозь густую бороду майор. – А сам ты чем занимался, когда сдёргивал Савостиных с насиженного места? Только масштабы у тебя не те, мыслишь куцо. Так вот, решения будет принимать каждый Ванька сам по себе. А я дам ему возможность выбирать. Прежде всего я рассчитываю на переселенчество. Не бегство в счастливое будущее, которое ты организовал для одной семьи, а государственная политика. Или не государственная, но поддержанная мощным фондом. Чтобы ехал
