народ не на пустое место и не за свой страх и риск. Помочь людям с обустройством на новом месте: семена, жильё, защита от инородцев – и стронется не сотня тысяч, а миллионы! А то ведь стыдно сказать, реально государственная программа переселенчества заработала в рамках столыпинской реформы, в девятьсот шестом году! Поздновато, тебе не кажется?
Ничего такого Гориславу Борисовичу не казалось. И, сдёргивая Савостиных, ни о каком переселенчестве он не думал. Однако возразить было нечего, и он молча кивал головой, не то соглашаясь, не то просто покачиваясь в такт лошадиным шагам.
– Переселенцы вообще очень много сделали для величия России, а страна платила им чёрной неблагодарностью. На меня ещё в юности страшное впечатление произвела картина «Смерть переселенца». Помнишь такую? Художник Иванов…
– Это который «Явление Христа народу» написал? – спросил Горислав Борисович, просто для того, чтобы не молчать.
– Тьфу на тебя! «Явление Христа народу» написал не Иванoв, а Ивaнов. Не знаю, какой он там художник, но не русский – точно. Всю жизнь прожил в Италии, русского в нём на грош не осталось. А уж картина его знаменитая – так и вовсе позорище, особенно Христос. Жирный, самодовольный еврей, морду постную скорчил, мол, смотрите, сам Я иду! Ни единого русского мазка на этом полотне нет.
Гориславу Борисовичу и самому не нравилось «Явление Христа», причём именно за нерусскость и фарисейский образ Христа, но майор правильные в общем-то вещи высказал так, что соглашаться с ним совершенно не хотелось. И Горислав Борисович поневоле взялся защищать ругаемую картину:
– Так Христос и был евреем, чего вы хотите? И пейзаж вокруг иудейский. Так что Ивaнов всё правильно написал.
– Христос, ежели такой действительно существовал, был человеком! Не еллином и не иудеем, а человеком – для всех времён и народов! Настоящий художник такое понимать должен. Вот вспомни, картина Поленова «Христос и грешница» – так на ней настоящий Христос изображён. Человечность в каждой чёрточке светится. Лицо усталое, ноги в пыли… Человек занятой, он с людьми говорит, с теми, кому он нужен и интересен, а тут явились фарисеи со своей дешёвой провокацией, и приходится отвлекаться от дела, чтобы спасти не себя, а развратную дуру. Причём спасти в самом прямом, вещественном смысле. И это правильно, потому что настоящий Христос отвернуться ни от кого не может, даже от того, кто давно свою душу в распыл пустил.
– Поленов, насколько я знаю, пейзажист, московские дворики писал…
– Он русский художник, поэтому и писал дворики, хотя от него требовали неаполитанские заливы. А когда он обращался к библейской теме, то писал душу, а не внешность. Хотя и со внешностью у него всё в порядке.
– Не помню такой картины, – признался Горислав Борисович.
– А ты, как домой вернёшься, сходи да посмотри. Она в Русском музее висит. А то на месте можно будет сходить, поглядеть при живом мастере… жаль не помню, когда картина написана, может, её ещё в природе не существует. Картина с подвохом: у левого края Христос сидит с учениками, а справа – симметрично Христу – осёл нарисован. И этот осёл всегда идёт прямо на зрителя, с какой бы точки тот ни глядел. Нехитрый приёмчик, но безотказный, взгляды приковывает намертво. И экскурсанты чётко делятся на тех, кто смотрит на Христа, и тех, кто смотрит на осла. Но больше всего тех, кто проходит мимо и вообще не смотрит.
– А вы на кого смотрите?
– Я-то? – майор усмехнулся, потеребил бороду. – Я много лет на осла смотрел, пока не понял, что это художник меня ослом выставляет, недаром ушастый брат навстречу моему взгляду бежит. Теперь смотрю на Христа, а ишаку улыбаюсь и говорю: «Не, приятель, не догонишь…»
«В живописи он и впрямь понимает, – с неудовольствием подумал Горислав Борисович. – Во всяком случае, лучше меня…»
– Так вот, возвращаясь к Иванову, тому, который русский художник… У него ещё есть картина «Обратные переселенцы». Пересказывать сюжет не буду, скажу одно: я в лепёшку расшибусь, но такого не допущу. Нет, конечно, с человеком может случиться всякое, но гибель кормильца не должна означать гибель семьи. Люди, стронувшиеся с места, должны быть защищены, и я их беззащитными не оставлю…
– А великие картины художника Иванова никогда не будут написаны, – продолжил Горислав Борисович. – Как тут быть, вы же любитель критического реализма!
– Переживу. И художник Иванов переживёт. Другие картины напишет, ещё лучше и пронзительней. Или ты думаешь, с моим появлением в России сразу всеобщая благодать наступит и царство божие на земле? Не боись, не будет этого; толковый критик всегда болевую точку сыщет. Но массовой гибели переселенцев не будет, это я тебе гарантирую. Для начала организуем переселенческий фонд или даже банк, так меньше денег будет разворовано… Да ты не оглядывайся, мы с собой миллионов не везём, на месте заработаем. Всё-таки мы из двадцать первого века, много чего знаем и умеем. Но, заметь, никакой электроники, лазеров и ядерной физики мы внедрять не собираемся. Ничего сверх возможного. Вот бакинская нефть будет наша, а Нобель пусть лапу сосёт. И золото на Аляске начнём копать малость пораньше, чтобы государю- императору в башку не могло войти русскую Аляску продавать. Тут опять на помощь придут переселенцы. Если в Аляске окажется достаточно много русских, янки туда не сунутся. Конечно, для этих целей лучше начать работу пораньше, в семнадцатом веке, за пару лет до разинщины…
– Так мы куда едем? – спросил Горислав Борисович.
– В девятнадцатый век! – твёрдо ответил майор. – Вздохи о Разине – это лирическое отступление. Времена были дикие, там можно нечаянно такого напороть, что потом всё человечество не разгребёт.
– А в девятнадцатом, значит, не напорете?
– Если и напорем, то не смертельно. Время близкое, изучено неплохо. Опять же параллели с нашей эпохой налицо: перестройка, гласность и прочая мутотень… И что важно – национальный вопрос именно тогда начал затягиваться в ту удавку, что сегодня полстраны придушила. Этот узелок мы тоже при помощи переселенцев распутывать станем.
– Как это? – вяло полюбопытствовал Горислав Борисович.
– Двояко… – усмехнулся учёный майор, – или, как говорили предки: сугубо. Прежде всего – расселение прибалтов. Протекционизм, политика двойного стандарта. Русских, которые переселяются в Прибалтику, поддерживаем, а всяких латышей – разоряем беспощадно. И пусть дуют в Сибирь. По одной курляндской семье на русскую деревню – живо русифицируются. А кто не хочет – милости просим помирать. Скажешь, не гуманно? Век у нас такой, девятнадцатый! – гуманизм как инструмент национальной политики покуда не придуман. Вот с Литвой как быть – ума не приложу. Народ маленький, но история большая. У этих уже самосознание сформировано, а значит, их так просто не русифицируешь. Князья были свои, родом подревней московских, государственность, искусство. К Чюрлёнису можно как угодно относиться, но ведь фигура! Так что хотят – пусть отделяются. Но столица Литвы – Каунас, а Вильно – город белорусский.
– То есть наличие большого художника даёт народу право на самоопределение?
Майор крякнул, мужицким жестом почесал под шапкой.
– А что, в этом есть здравое зерно. На этой идее, кстати, будет основана работа с Малороссией.
– Это с Украиной, что ли? Вы и их собираетесь русифицировать?
– Та як же! – усмехнулся русификатор. – Тильки дывись, людына добра, я бачу – Малороссия, а ты – Украйна. Малороссия – имя любовное, уважительное. Малый совет при государе – самые приближённые советники, что-то вроде политбюро недавних дней. Малая дружина – наилучшая, вернейшая часть княжеского войска. Малая родина – это не вся страна, а то место, где родился, к чему сердцем прикипел. Так и Малороссия – сердце России, её русифицировать не надо. Недаром же Киев – мать городов русских. Вот Украина означает всего лишь «окраина». Этих украин в России, что собак нерезаных: Терская украина, Новороссийская… ещё какие-то. Недаром говорят: «в России», но «на Украине». Ничего не попишешь, закон языка: «в центре», но «на окраине».
– Теперь вроде бы требуют писать «в Украине».
– А вот этого безобразия мы не допустим.
– Как? Национальному самосознанию не прикажешь.
– Ещё как прикажешь! С лёгкостью. Кто у нас сказал, что бытие определяет сознание? Вот мы и
