алтарь и, значит, он святотатец. Кстати, его попытка удалась, алтарь принадлежит ему. Полковник, попробуйте вести переговоры о вашем бизнесе с законным хозяином — Корнуэлом Сэмингсом. Боюсь, что у вас ничего не выйдет. В лучшем случае, вы сумеете сменить его и занять почётную должность Грозного Стража. Ну, как, рискнёте?
— Вы произнесли замечательную проповедь, — сказал полковник. — Должно быть, алтарь действует и на вас. Тем больше причин поскорей разобрать его. Вспомните, вы сами прилетели сюда, чтобы украсть богиню.
— Именно за этим я и прилетел. И если бы это можно было сделать, не оскорбляя чувств прихожан, я бы спёр её с чистым сердцем. Но раз нельзя, то нельзя. Я не фанатик, но и богохульством заниматься не привык. Поэтому богиня вместе с алтарем поедет домой и будет принадлежать Сэмингсу, стоя на своём законном месте.
— Но...
— Хватит, хватит! А то я действительно впал в морализаторство, обычно мне не свойственное. Сейчас я облечу вашу станцию, — не беспокойтесь, ничего личного, я просто обещал своим друзьям эту экскурсию, — а потом повезу богиню обратно. До свидания, полковник.
Я решительно вырубил связь и покинул гостеприимный терминал орбитальной станции. Затем, как и обещал, совершил вокруг станции круг почёта, чтобы жрец мог прочитать все положенные молитвы. Надеюсь, они послужат к исправлению нравов гарнизона, особенно пагубной страсти к пьянству за чужой счёт. А покуда гарнизон — пятьсот бравых вояк, замерших у лучевых орудий и торпедных аппаратов, экипажи двух патрульных крейсеров, всевозможные техники и механики, которых на подобных объектах всегда много больше, чем нужно для дела, — дрожмя дрожали и боялись чихнуть, чтобы не вызвать ответной реакции лаша. Полагаю, не слишком приятно сознавать, что летающая смерть кружит у самой твоей головы, высматривая, достаточно ли чисты твои помыслы и намерения.
Что касается меня, то я был совершенно уверен в себе и даже выкроил минутку, чтобы сгонять в каюту и снять излишнее напряжение рюмочкой бальзама. Разумеется, бутылка оказалась пуста, а Патрик дрых на моей койке, с блаженной улыбкой прижимая к груди погашенный контракт. Чёрт бы побрал всех алкоголиков, бутылками жрущих мой бальзам! Да, мне его жалко, и сама великая богиня не осудит меня за это чувство.
Опустились мы на той же полянке, с которой взлетали. Вся толпа провожавших теперь встречала нас. Насколько я понял, никто и не думал волноваться, словно космические путешествия для великой богини — самое привычное дело. Но меня, разумеется, начали чествовать как национального героя. Приняли в почётные граждане или что-то вроде того, во всяком случае, натащили кучу всякого обзаведения, так что теперь я мог жениться на любой лысенькой красавице, поскольку все домашнее хозяйство у меня уже было. А без этого туземцу жениться нельзя. Все приданое режется из дерева и занимаются этим, как нетрудно догадаться, исключительно мужчины. А то какое же будет хозяйство, если муж мутовки вырезать не в состоянии? А меня не только гражданином признали, но и присвоили звание младшего жреца и выдали соответствующий посох.
Патрик тоже пригрелся в лучах чужой славы, получив весь полагающийся набор корзин и деревянной посуды. Прежде свергнутый Грозный Страж никогда не выживал; новый Страж всегда убивал предшественника, и теперь совет жрецов не знал, как поступить с разжалованным. Подумали и нарекли его почётным охранником. Выдали ему церемониальную колотушку, ту самую, которой я хотел отоварить его по кумполу. Мне даже завидно стало, я бы от такой дубинки тоже не отказался.
А под конец, в завершение, так сказать, торжественной части, нам с Патриком, как полноценным гражданам племени, были вручены пластинки лаша: Патрику — две, а мне, как жрецу, — четыре. Впервые я держал в руках этот самый лаш. Дощечки как дощечки. Гладенькие, светло-жёлтые. Пахнут приятно, вроде как можжевеловая древесина. А так — ничего особенного. И не подумаешь, что это идеальнейший преобразователь психической и всякой иной энергии.
Вечером, когда нас наконец оставили в покое, Патрик сказал:
— Ведь мы с тобой теперь несусветные богачи.
— Ты собираешься свои лашки продавать?
— Не решил ещё. Не то чтобы я очень ценил здешнее гражданство, но и расставаться с лашками мне жаль. Вроде бы столько я из-за этого лаша беды принял, а эти две досочки легли на душу — и всё тут.
— Не о том думаешь. Чтобы лашки продать или ещё как-то ими распорядиться, надо сначала добраться с ними до цивилизованных мест. А это вопрос проблематичный. После той встряски, что мы устроили полковнику Кирху и всему орбитальному комплексу, нас так просто отсюда не выпустят. Даже если мы вернём дощечки жрецам и взлетим чистыми, аки херувимы, нас торпедируют в первую же минуту, просто в память о том, как они тряслись, пока я облетал их поганую станцию. А взлетать с лашем — ещё хуже. Шесть лашек от крейсера не защитят, а алтарь будет слишком далеко. К тому же полковник нас не выпустит ещё и потому, что я разузнал его главный полковничий секрет. Как по-твоему, чем компания рассчитывается с жителями Интоки за лаш? Не знаю, как его производить, но занятие это явно не простое. Штука дорогая даже по здешним меркам. Нам с тобой царский подарок сделали. А чем компания расплачивается?
— Откуда мне знать? — Патрик пожал плечами.
— А я знаю. Ничем не расплачивается. Так что вся это псевдогосударственная организация — пузырь на пустом месте.
— То есть они его всё-таки отнимают?
— Нет. Когда-то попытались во время войны за лаш, получили по мозгам и теперь умные. А лаш им просто дарят, примерно как нам. Лаш, особенно в больших количествах, штука опасная, ты это на себе испытал. Обращаться с ним непросто, в том числе, как сказал жрец, с лашем надо уметь расставаться. Иначе даже великая богиня не спасёт от порчи нравов. Лаш — лекарство, но и яд, к нему умеючи подходить надо. А теперь представь, что мы всё это растрезвоним по галактике. Искатели удачи из всей философии поймут одно: лаш дают на халяву! После этого первая война за лаш детской игрушкой покажется. Так что никто нас отсюда живыми не выпустит, и основания к тому самые веские.
Вижу, Патрик сидит молча, красный, под цвет волос. Значит, думает и так просто сдаваться не собирается. Это уже хорошо, а то сколько же мне одному за всех отдуваться?
— У меня здесь посадочный модуль, — сказал Патрик после раздумья. — Направим его в автоматическом режиме на станцию, словно бы в атаку, а сами тем временем попробуем улизнуть.
— Чтобы сбить идущий на автопилоте модуль, потребуется тридцать секунд.
— Я положу в модуль свои лашки, — с отчаянием произнес Патрик, — индикаторы покажут наличие лаша, и модуль сбивать не станут. А пока с ним будут разбираться, пройдёт время.
Это уже лучше. Усвоил Патрик нехитрую мысль, что с лашем надо уметь расставаться, значит, больше в Грозные Стражи не попадёт. Вот только у полковника против наших модуля и «Пташки» — два крейсера и станционные орудия. Все равно ничего не получается, слишком велика разница сил. Поневоле пожалеешь, что Патрик больше не Грозный Страж. Хотя, кажется, еще не всё потеряно...
— Что у тебя в модуле есть? — спрашиваю.
— Ничего. То есть оружия никакого. Копировальное оборудование есть. Я собирался богиню подменить, даже копию успел изготовить.
— Давай-ка, — говорю, — сгоняем к модулю. Он нам ещё пригодится. Копировщикам тоже дело найдётся, нечего ценным оборудованием разбрасываться. Да и великую богиню жалко бросать, я к ней, можно сказать, душой прикипел. Пусть хоть копия на память останется. А потом, если живы будем, подарим её Эльсианскому этнографическому музею вместе со всеми нашими коллекциями и будем на старости лет водить туда правнуков.
На орбиту мы выходили медленно и торжественно, заранее и громко оповестив всех о своём появлении. В боевой рубке орбитальной станции в это время дежурил мой знакомый лейтенант.
— Вы что, опять? — выкрикнул он, видимо, взглянув на индикаторы и убедившись, что «Пташка» нашпигована лашем.
— Не совсем, — успокоил я его. — На этот раз я не собираюсь швартоваться к станции, да и облетать её тоже. Мы на совете жрецов решили, что порча нравов в галактике превысила разумные
