теперь-то Всеобщая Мать не отпустит нечисть.
Уже всё было слажено, когда в воротах появился Ромар, которого с трудом удалось привести в чувство. Колдун шёл, покачиваясь и приволакивая ноги. С одной стороны его придерживала Уника, с другой – шаман Калюта. Кое-кто из ревнителей старины при виде такой картины недовольно поджал губы – не дело этим троим вместе ходить, во все времена между колдуном и шаманами недоброжелательство тлело, а уж с йогами и вовсе вражда была. А эти – обнявшись ходят! Потому и власть в роду забрали такую, что слово вождя уже и не значит ничего.
Ромар осмотрел убитых, покивал согласно – точно, согнутых привели с собой мэнки, где только отыскали… Потом отошёл к пленным. Там тоже было трое согнутых и пяток существ, в отношении которых никто из детей Лара ничего сказать не мог. Двоих раненых лишаков уже перевязывали, не дожидаясь дозволения, – окажется, что это враг затаился, так и перевязанного можно добить, хоть и не полагается так-то. А голову мутить, своим притворяться – полагается?
На раненых согнутых Ромар глянул мельком, кивнул вождю – добивайте! Затем осмотрел остальных. Почти все оказались людьми, только из неведомых народов. Шаман тоже подтвердил, что это люди, да и кто-то из лишаков, уже принятых в семью, сказал, что в прежние годы они с такими знались. Настоящих людей тоже принялись лечить, хотя некоторым уже никакое лечение помочь не могло.
Оставался последний пленник, на которого сбежались смотреть все, кто случился поблизости. Был он так уродлив, что если бы не малый рост и хлипкое сложение, то непременно кто-нибудь решил бы, что перед ними страшный ублюдок – мангас. Внешностью он скорее напоминал зверя, нежели человека, и даже согнутые рядом с ним казались красавцами. Зазубренный камень распорол странному чужинцу живот, всем было ясно, что пленник и приподняться не сумеет, но всё же охотники стояли вокруг, держа оружие наготове, ибо от неведомого всегда следует ожидать самого худшего.
Увидав пленника, Ромар оживился, присел рядом, заглянул в глаза, спрятанные под нависшим лбом. Потом захрипел, загукал что-то невнятное. Пленник молчал, ничто в его лице не переменилось.
– Не понимает, – произнёс Ромар, подымаясь. – А может, не хочет отвечать… или не может, – добавил он, бросив взгляд на рану.
Окружающие молчали, ожидая объяснений.
– Это знаете кто? – объявил Ромар, дёргая изувеченным плечом. – Пожиратель падали, трупоед. Я ещё молокососом был, когда люди с ними воевали. Уже сколько поколений люди трупоедов не встречали. Узнать бы, где они прятались все эти годы… да и магия у них была непростая, жаль, ежели пропадёт.
– Узнать-то нетрудно, – произнесла Уника негромко, но так, что на окружающих холодом пахнуло. – Пусть кто-нибудь его душит неспешно, а я в глаза буду смотреть. Всё узнаю.
Услышав такие слова, кто-то из охотников попятился, а Тейко выругался вполголоса и, круто развернувшись, ушёл прочь. Оно и понятно – одно дело просто добить смертельного врага, совсем иное вот так, медленно, любуясь… А что делать, если всему роду нужно? Калюта решительно выдернул одну из многочисленных завязок своего наряда, шагнул было к трупоеду, но Ромар остановил его:
– Погоди, он и без того помирает. Недолго осталось.
Уника наклонилась над трупоедом, впилась взглядом в затянутые предсмертной поволокой глаза…
О чём может сказать последний выдох умирающего? Жили некогда на земле странные существа, умевшие разбивать камень и говорить друг с другом о голоде и иных важных вещах. Медленные реки и тёмные лесные ручьи кормили их, позволяя собирать хрупкие ракушки беззубок, а магия, доступная всякому, кто познал слово, позволяла не бояться зверей, охочих до тёплого мяса. Существам не было нужно чужой крови, они кормились моллюсками и сладкими болотными корешками. Иной раз им доставалась снулая рыбина или туша случайно утонувшего зверя – тогда случался праздник, после которого весь народ маялся поносом. Существа никак не называли себя, они просто жили, как живёт всякий зверь или человек, которому не нужно ничего сверх необходимого. Но потом в мир явились иные люди, и существа стали называться пожирателями падали, или трупоедами. Иные люди умели и любили убивать. Деловито и настойчиво они принялись очищать землю от трупоедов, освобождая место для себя и своих детей, и преуспели в этом полезном занятии.
Конечно, умирающий получеловек ничего этого не знал. Как и все его предки, он просто жил вместе с десятком себе подобных, не думая о смысле своего существования и никак не называя себя. Последние трупоеды прятались в топких болотах, но и там их доставали охотники за болотной птицей. Всё больше вокруг становилось людей, а себе подобные уже не встречались вовсе. И уже не помогало умение представить себя зловонной кучей падали, которую даже гиена обходит стороной, а противника – самой желанной добычей для всякого зверя; не спасали топи, лавды и камышовые заросли… Он не знал, что случилось, просто однажды вдруг увидел, что немногие сородичи лежат убитыми, но почему-то не бросился на врага, а встал и пошёл вместе с теми, кто убил его родных, потому что так было надо, потому что туда звал голос крови. И вот теперь он дошёл к цели: перед ним катила волны Великая река, сладкие беззубки ждали на отмелях, на волнах качалась заморная рыба… соплеменники его бродили по берегу, не выискивая пищу, а выбирая её. Он бежал, торопился к ним, а навстречу, сыто вытирая пальцы о лоснящиеся волосы, шла его жена – самая красивая на свете, и сын возился на песке в стороне от воды и шуршал пересохшими водорослями…
Уника оторвала воспалённый взгляд от мёртвых глаз и, не глядя ни на кого, сказала:
– Нет их больше нигде – этот последний. И магия их нам не годится, настоящий человек даже в мыслях не может быть кучей загнившей падали.
Помолчала немного, потом приказала:
– Похороните его отдельно, – и видя, что охотники не понимают, что это значит: хоронить чужинца, – добавила: – Как человека похороните.
В селении праздновали победу. Странный это был праздник – никогда прежде не удавалось такой малой кровью уничтожить столько врагов, но в то же время народ радовался, продолжая сидеть за запертыми воротами. Помнили, что с полсотни набежников сумели рассеяться в рощах и среди них есть и диатриты, и ночные карлики, и, главное, – мэнки. А мэнк, даже в одиночку, может причинить немало неприятностей.
Но всё же победа есть победа. Вождь выставил угощение из небогатых весенних припасов, хозяйки откупорили корчаги с березовицей, что как раз к сроку успела перебродить, мастер Каяк вытащил костяные брынцалы, и звонкая дробь разнеслась далеко окрест. Прежде у людей такой музыки не было – только у шамана бубен, но это уже не для веселья, а для разговоров с предками. В былые годы под собственную песню плясали да под хриплое нытьё жалейки и берестяного рожка, а ныне – разложит Каяк высушенные лопатки всякого зверя и пойдёт выстукивать по ним такое, что ноги сами собой притопывать начинают. Говорят, дети лосося издревна этак пляшут, но и у них не каждый умеет на брынцалах играть, а уж чтобы самому инструмент изготовить…
Зато уж пляшется под костяную музыку:
– Ходи прямо, гляди браво, приговаривай!..
Таши в плясках не участвовал. За день до всех событий он-таки досверлил первый аметистик, подвесил его на жилку и теперь искал Тейлу, мечтая подарить девушке если не всё ожерелье, то хотя бы один цветистый камушек. Тейлу он отыскал за домами, где обычно женщины циновали надранные лыки. Сейчас из-за праздника здесь никого не было, народ на площади табунился: поглядеть на пляски да послушать похвальбу захмелевших воинов. Тейла сидела на чурбачке и, подбирая самые тоненькие лычки, плела что- то себе на потребу. Таши присел рядом. Тейла старательно рукодельничала, словно не замечая парня.
– Я вот тебе подарок принёс, – негромко проговорил Таши, протягивая ладонь, на которой лиловел отполированный до блеска самоцвет.
Тейла не выдержала, глянула искоса и охнула от восхищения при виде каменной капли. Осторожно протянула руку, двумя пальцами, словно собираясь взять, коснулась подарка, но тут же отдёрнула руку и голову опустила.
– Мне отец не велел твои подаренья брать, – произнесла она, глядя в землю. – Он и гребёнку черепаховую, что ты подарил, отнял и в огонь бросил. Увижу, говорит, тебя с этим мангасом, все волосы повыдираю, никакая гребёнка не понадобится.
– Вот как? – Таши помрачнел. – В огонь, значит, бросил?
– В огонь… – Тейла всхлипнула. – Мне она так понравилась, как нарочно изогнута, чтобы расчёсываться
