которые привязывают к исподу невода», – и улыбнулся забавной игре слов.
А потом случилось то, о чём предупреждала йога: мир вокруг поблёк и странно изменился. Земля и вода, люди и камни вроде бы остались на своих местах, но стали незначащими и полупрозрачными. Небо на юге, там, где лежал Сухой лиман, полыхнуло заревом нескончаемого колдовского пожара. Всюду обнаружились десятки недобрых глаз, пристально разглядывающих дерзкого шаманыша. Под большим серым камнем что- то угрожающе и причудливо заклубилось и замерло, не умея вылезти на свободу. Платье йоги заискрилось, словно усыпанная снегом ёлка в солнечный январский день – каждый амулет, каждая наговоренная вещица светилась своим собственным светом. Роник изо всех сил зажмурил глаза и вдвое отчаянней заколотил в бубен, лишь бы не видеть сияния, способного спалить его прежде, чем сердце успеет ударить хотя бы дважды. Но и с закрытыми глазами он продолжал видеть странный мир, наполовину здешний, наполовину – верхний, колдовской. Поверхность реки натянута тонкой плёнкой, в глубине безмолвно скользят льдистые рыбы. Таши, весь сквозной – каждую косточку видать! – медленно скользит по речной дымке, прижимая к груди невесомое облачко необработанного камня. Вот он приподнялся, качнув плот, пробил поверхность воды и споро пошёл вниз, туда, где в яме густо лиловело что-то недоброе, раскинувшее десяток длинных жадных рук, злое и ждущее. Ещё ниже, прямо под гузном немирного омутинника яркой зеленью светится что-то тонкое и острое, куда больше похожее на стрелу, нежели на нож. А неудержимое движение Великой плавно сносит Таши мимо цели, но уж никак не мимо ждущих лап водяного. Откуда у него столько рук? – старики говорят, что водяной на человека похож – две руки, две ноги, только ноги короткие, а руки – до самых пят. Хотя это он в обычном мире таков, а волшебных рук может быть и больше. И сейчас Таши коснётся одной из них…
Куда же ты? Не видишь, что ли? – Не видит. Это со стороны хорошо смотреть, а там, под волглой толщей, царит вечный полумрак, колышутся тени – водяные травы или руки хозяина – не понять, тяжесть давит на уши, кровь стучит в висках и скоро не хватит дыхания, чтобы вынырнуть на поверхность.
Лапы водяного потянулись к живому человеческому теплу, отдёрнулись, коснувшись тусклой искорки оберега, висящего на шее. Но Таши, вместо того, чтобы вырываться и спешно всплывать, рванулся ещё глубже, прямиком к алчным лапам, но всё равно – мимо ножа. Мгновенно вскипев яростью, подводный житель вцепился в дерзкого человека всеми длиннопалыми руками.
Ну где же Калюта, ведь он должен помочь! Ему прогнать омутинника – плёвое дело! – Рон отчаянно терзал бубен: Бум! – гудит под ладонью наговорённая кожа. – Бум! Бум!.. Тр-р-р!.. – разливаются призывным стрёкотом костяные брекотушки. Нет Калюты, забыл уговор, перепутал время, или более важные заботы одолели. – Бум! Бум! Бум! Тр-р-р!.. – Йога на берегу окутывается жемчужным облаком, шлёт заклятья – не помогут они, не взять водяного, когда он сидит в своей яме, только Таши лишнюю минуту будет биться, захлёбываясь тёплыми илистыми струями. Отсюда нужно нападать, из верхнего мира! Где же Калюта? – Бум! Бум!.. Тр-р-р!..
Второй раз на глазах у него гибнет родич, а он снова сидит, смотрит и ничего не делает. Йога сказала с места не двигаться, иначе – пропал. И Ромар говорил, что правильно Рон позволил убить Матхи – у шаманов свои битвы и своя храбрость, не похожая на смелость воина. Но тогда он менял одного человека на весь род, а что скажет твоя смелость сейчас? Какой же ты будешь шаман, если позволишь нежити топить людей? Ведь чтобы коснуться волшебного ножа, достаточно протянуть руку. Что же, ты так и будешь сидеть?
– Тр-р-р!.. – пропел бубен в поднятой руке, и по этому сигналу Роник кинулся вперёд.
Примостившись на утлом плотишке и зажав камень между коленями, Таши подгребал свободной рукой. Не беда, если плот отнесёт слишком далеко – мать подтянет. А вот если промахнуться мимо водоворота – придётся плыть второй раз, а время и без того поджимает.
Верёвка натянулась, плот начало медленно поворачивать.
– Пора! – крикнула с берега мать.
«Никто не топит – сам тону!» – вспомнил Таши невесёлую прибаутку. Затем он, покачнув плот, резко распрямился и вниз головой бросился в самый глаз водоверти. Тяжёлый камень сразу потянул на дно, да и Таши помогал ему, вытянувшись струной и что есть сил работая ногами. Толща воды, пронизанная солнечными лучами, быстро потемнела, смарагдовая зелень сменилась фиолетовым сумраком. Закрученные течением стебли водяных трав казались протянутыми лапами, они колыхались кругом, то притрагиваясь, то испуганно отдёргиваясь, словно и впрямь были руками неведомого существа. Вот и дно – чистое, выметенное водоворотом. Таши старательно оглядывался, не выпуская камня из рук, чтобы не всплыть прежде времени. Где тут искать нож?.. Мать обещала, что Калюта подскажет, заставит святыню проявиться. Ну так что же он? Пора! Уже мочи нет, тело само рвётся вверх, к воздуху.
Но вместо обещанной помощи из мутной мглы выплыла искажённая харя водяного хозяина. Кожа в бородавках, как у старой жабы, пасть разинута, глаза сверкают чёрными всполохами. Длинные руки с огромными ладонями протянулись, норовя схватить за волосы. И этому чудищу мать приносила жертвы, ублажала, просила не мешать! Таши перехватил руку омутинника, вывернул многосуставчатые пальцы. Те покорно изогнулись, но не обвисли, а продолжали хватать и удерживать. Оно и понятно – омутинник сам не бьёт и не душит, он только держит, не позволяя всплыть. А уж топит пловца река и собственная неосторожность.
В такую минуту выручить утопающего может только боевой задор. Таши не пытался вырваться и уйти, он отпустил камень, дёрнул на себя вялую лапу омутинника и, когда они сплылись лицом к лицу, вцепился скрюченными пальцами в бородавчатую рожу. Вода окрасилась бурой кровью, лопнул похожий на пузырь глаз, но омутинник, кажется, и не заметил потерь. Что ему глаз – новый вырастет, вот отпускать жертву водяной не собирался. Неважно, что там наверху кто-то ворожит, позволяя до поры дерзкому пловцу не дышать. Человеческие силы конечны, а Великая неутомима. Пусть не сразу, но схваченное тело забьётся бестолково, выгнется дугой, из носа и разинутого рта пойдёт пузыристая пена, и ещё один утопленник ляжет на дно Великой.
«Нож надо было с собой взять», – натужно думал Таши. Он знал, что даже будь у него нож – омутинника это не остановило бы, даже изрезанный на куски он продолжал бы удерживать жертву. Но помрачённый разум уже не слушал сам себя, лишь стонал отчаянно: «Нож!»
И, словно услышав этот крик, в стороне от схватки взмутился мелкий донный песок и оттуда сам собой явился тонкий каменный клинок. В придонной полутьме он казался серым, но цвет его сейчас меньше всего интересовал Таши. Нож, словно поданный услужливой рукой, лёг в ладонь, и Таши ударил – раз, другой, третий! Вода замедляла всякое движение, по-настоящему эти тырчки нельзя было назвать ударами, но обретённое оружие легко входило в дряблое тело. Клубы крови завивались крутящимися струйками и уплывали вниз по течению.
Даже изрезанный на куски придонный житель не отпустил бы намеченной жертвы, но была именно в этом ноже сила, заставившая омутинника дрогнуть. Водяной затрепыхался, словно плотвичка, ухваченная поперёк живота неопытным и жадным щурёнком, сжался, отступил и через миг вовсе повалился на дно, обратившись в притопленную, занесённую песком корягу.
У Таши не было ни сил, ни желания проверять, убит омутинник или же он пытается таким образом спастись. Сердце колотилось в самом горле, и никакие заклинания не могли утишить неудержимого стремления вздохнуть полной грудью. Таши оттолкнулся ото дна, стремясь поскорей всплыть.
«В сторону надо! – ударила мысль. – Прямо не всплыть, водокрут обратно затянет…»
Из последних сил Таши отгребал подальше от роковой ямы, потом не выдержал, косо пошёл наверх. Нож, зажатый в правой руке, мешал грести, и больше всего Таши боялся сейчас обронить его. Вода светлела, уже видны почти отвесные лучи солнца, столбами пронзающие воду, и плавающая мелочь пылинками толчётся в них, радуясь свету и теплу. Последние секунды были самыми мучительными. Казалось, голова никогда не пробьёт зеркальный испод реки, но Таши, выдавливая из груди остатки воздуха, сумел дотерпеть, вынырнул, взметнув руками тучу брызг, закашлялся, хватив вместе с воздухом воды, снова погрузился с головой и вновь вынырнул, откусывая оскаленными зубами живительный воздух. И лишь потом, много погодя, сумел оглядеться, увидеть крутой берег, от которого его отнесло чуть не на самый стрежень Великой, небо, облака и лик Дзара, от которого внизу сохранялось одно лишь воспоминание. Таши выдернул из воды руку, в которой был зажат травянисто-зелёный нефритовый нож, и заорал во всю мощь измученных лёгких:
– Достал!!!
Руки плохо слушались его, к тому же ни с того ни с сего Таши овладела боязнь, что сейчас он выронит с
