— Я, мам, Ольгу веселила, — рассмеялась Ирина.
— Повеселила — и хватит, — уже ворчливо сказала Павлиновна. — Вон когда подняли…
— Пошли, Ольга, сны досматривать! — Ирина помогла ей подняться и потянула в зимовку.
Письма от Даши шли редко. Были они простенькие — с советами не хныкать, растить Сашу, с описанием своей незавидной жизни. А тут на третьем году войны вдруг — «вернулся Алексей». Будто снова оглушил Ольгу тот первый взрыв за окном на погранзаставе.
Читала Дашины строчки Ольга торопливо, с каким-то предчувствием недоброй вести. И то, что Алексей эти два с лишним года партизанил и что вернулся без левой руки, она прочла бездумно, не задержав внимания. Она металась взглядом по листку — искала слов для себя. Несколькими строчками ниже увидела: «Василий». Перескочила дальше, и тотчас другое слово — «погиб» остановило стук ее сердца. Бледнея, теряя силы, она рукой, в которой держала письмо, неловко взмахнула, чтоб сохранить равновесие, пошатнулась в сторону кровати, хотела ничком упасть на нее, но ноги сдали, скользнули, и Ольга осела на пол. Так, стоя на коленях, уткнувшись лицом в постель, она нарыдалась до изнеможения, а когда поднялась и присела на кровать, неведомой болью кольнуло сердце, и сама она показалась себе больной и старой. Снова стала читать мокрый от слез листок, но не с начала, а со средины, где увидела роковое слово о муже. В письме о нем была всего лишь строчка: «Алеша видел, как Василий в первый же день погиб». Дальше Даша утешала ее, звала к себе на Урал погостить.
Обида взяла Ольгу. Написала мимоходом, словно о каком-то общем знакомом, о чужом… Неужели Даша не могла подробнее рассказать, где погиб Василий, как? Ведь видел же Алексей. Значит, говорил еще что-то. Или уж свое счастье — муж вернулся живехонький, до других ли теперь! — ослепило, сделало сердце глухим, нечутким? Вместе жили — не такой была. Эх, Даша, Даша!.. Верно: чужое горе — не свое…
Сгоряча Ольга написала Даше об этих горьких думах о ней и очень просила как можно подробнее, все-все описать про Василия.
Заклеила конверт, остановившимся взглядом посмотрела на адрес, закрыла глаза. Ясно-ясно представила Василия. «Не вернулся… — с тоскою, с укоризной сказала мысленно ему. — Что ж ты? Приняла бы всякого. Долгожданный. Верила… Так верила! С Сашкой ждали… А я перед тобой ни в чем не виновата. Разве что видела грешные бабьи сны… Ты ж простишь мне, знаю… И еще поглядывала украдкой на чужую мужскую красу. Глупая, да?.. Третий год врозь, Васенька!.. Ни поцелуя… Никто рукой не притронулся. Легко, думаешь?!»
Она спохватилась — ведет разговор с ним, как с живым. А вдруг он и на самом деле жив? Вот так же, как Егоров?.. Но он же видел… Нет, чудес не бывает. Мертвые не воскресают, не встают… Солдатка… Вдова… В двадцать пять лет вдова… Как же теперь? Жить?.. Были силы — жила… ждала. Годы в этой невеселой избушке, в зимовке. Весной и летом в зимовке… Потолок да стены. И еще полати… Ирина пока не знает… Страшно. Уж лучше бы… А Сашка?..
Подошла к кроватке, заглянула под полог. Лежит румяный. Разметался. Все-то родное, Васино. Бровки с изломом, курносенький… Вытянулся, большущий… Что ж это она подумала!.. Ой дура, ой дура!..
Накрыла простынкой. Наклонилась. Коснулась губами пухлых ручонок. Прошептала:
— Пригожий мой… Одни мы. Горько. Осиротели. Сынулька мой. Нет-нет! Уж тебя-то я выращу. И будешь ты умный, счастливый…
Вошла Ульяна Павлиновна. Заметила слезы на глазах Ольги.
— Ты что это, Оля? Плакала опять? Дуреха ты, дуреха…
Ольга еле сдержала рыдания.
— К подруге муж… с фронта вернулся… Без руки…
— Ну и слава богу, что вернулся. Успокойся-ко. Вернется и к тебе.
— Ольга всхлипнула:
— Нет…
— Перестань. Разбудишь Сашеньку-то. Получше ему? Ой, жарок еще есть. Не води его в садик, дома скорей поправится… Пойдем поедим.
— Спасибо. Потом я…
Ольгино письмо было еще в пути, а следом за ним она сама поехала к Егоровым. Не хватило терпения ждать ответа от Даши. Да и то, что она напишет, думала Ольга, вряд ли успокоит ее. Надо самой услышать Алексея, выспросить, увериться. Она понимала — мучительным будет это свидание с человеком, который скажет ей страшные слова. Но не ехать уже не могла — она никогда не простила бы себе, если б поступила иначе.
Была страда. Ирина уехала на дальнюю пожню. Ольга было пожалела, что не с кем погоревать, а потом подумала — так лучше. Решила: пока никому не скажет, что овдовела. Чужое сочувствие тоже бередит сердце. Да еще по-всякому сочувствуют. Вон той же Ирине — сколько слышала она оскорбительных, пошлых намеков, грубых слов!
Не сказала Ольга и Ульяне Павлиновне, оставляя на ее заботы Сашу. Просто едет к той подруге, у которой муж вернулся. Раньше вместе жили на погранзаставе. Может, знает что-нибудь о Васе. Ни слова о смерти, о горе. И ни слезы на людях. Вот съездит, узнает — тогда…
К Егоровым Ольга приехала вечером. Усталая от дум, от дороги. Увидела Алексея — седого, постаревшего, с пустым рукавом гимнастерки, — не сдержалась, разревелась, А он провел широкой пятерней по сивым волосам, светло улыбнулся, пробасил:
— Вот тебе раз! Я представлял — наша Ольга такая молодчина! А она…
Ольга кинулась к Даше.
— Оленька! — обняла ее Даша и тоже заплакала.
Алексей растерялся:
— Ну вот… обе… Что мне с вами делать?
Когда успокоились, словно виноватые, Алексей по лицу Ольги понял: ждет она от него суровой правды. Теперь же, сразу. Да и о чем другом мог он говорить сейчас? И он начал рассказывать о Василии, но сперва не о том, как погиб, и даже не о том, как дрался, как воевал он, а издалека:
— Мы ведь тогда догадывались, почти твердо знали и ждали со дня на день — вот-вот нападут на нас немцы. Не на одну нашу заставу, а на широком участке, большими силами. Но то, что потом произошло, уму непостижимо было. А знать — знали. И ждали.
— А нам и виду не показывали, — покачала головой Даша. — Что бы сказать: на днях война начнется, убирайтесь, жены, подальше от границы.
Ольга подумала: «Помолчи ты, Даша!»
— Так определенно — мол, на днях война, — может, никто из нас не сказал бы, но отправить вас следовало, хотя бы тех, кто рожать собрался, — он чуть улыбнулся. — И все же мы поступили верно. Отправить вас — значит показать, что мы ждем нападения. Можно было посеять панику среди местного населения. А делать этого мы тогда не могли. Сейчас просто рассуждать, а тогда… Кому не ясно! Так вот, мы готовились. Где-то позади нас саперы строили — и не достроили, не успели — укрепления. Мы вырыли окопы, траншеи, усилили ночные патрули.
Ольга слушала молча, а Даша опять вклинилась:
— Говорили — учимся, тренируемся.
— И бойцам так говорили. Им-то, наверно, лучше бы правду сказать. Хотя, когда до дела дошло, до боев, они не растерялись, не струхнули. Думаю, что они, как и мы, командиры, все понимали еще раньше. — Алексей взял в рот папиросу и одной рукой ловко чиркнул спичку о коробок, закурил. — У нас был удобный сектор обстрела. Здорово косили фашистов! Василий был по соседству. Мы перекликались в минуты затишья. Дрался он смело, отчаянно. — Алексей глубоко затянулся, стряхнул нагар в пепельницу.
Ольга была благодарна ему за то, что вел рассказ он исподволь. Теперь она уж знала — сумеет держать себя в руках до конца.
— Бились мы почти до вечера. Донимала артиллерия. Главные потери были от нее. И еще бомбил, черт!.. Каждый раненый дрался до последней кровинки. Гитлеровцы обошли нас. Где-то справа — слышно
