— Кому ж променяешь? Не будешь кричать: «Меняю шинель на то на се! Подходите! Налетайте!»
Из-под вагона показалась непокрытая сивая голова, подстриженная горшочком, вынырнул и ее обладатель — коренастый мужик с пухленькими румяными щечками, с палевой широкой бородой. Через плечо у него висела замусоленная кожаная сумка с латунным запором, за спиной на лямках — обыкновенный рядной мешок, и не пустой.
— Ась? Что меняете, молодайки? — заглянув в открытую дверь вагона, бойко, тоненьким бабьим голосом спросил мужик.
Ирина даже вздрогнула от неожиданности:
— Ой, кто это?!
— Русский человек. Проходящий, — ответил мужик. — Коновал я, — бесцеремонно признался он. — Ваш состав не в тую сторону едет? — кивнул вперед.
— А тебе куда надо?
— В Котельнич. Слыхали про такой град?
— Это в Котельниче три мельничи — паровича, воденича, ветренича?.. По пути. Садись! — поглядывая на мешок коновала, не без умысла пригласила Ирина. — У нас тут мягко — на сенной перине поедешь. И не тесно нынче. Залазь! Давай руку.
Саша на какие-то минуты было притих, а тут вдруг подал голос. Коновал, занесший ногу на проволочную лесенку, отпрянул.
— А-а, ребенок! Пискун! Не, не! Беспокойно. Не поспишь. Не та фатера…
Ирина хотела кинуть в ответ: «Сам ты пискун!» — да спохватилась: обозлишь мужика, а у него в мешке — уж точно! — провизия.
— Дак что меняете-то? — снова спросил он.
Ирина вынесла на свет шинель.
— Вот. Дорогая память, но приходится. Голодаем, человек добрый.
Он взял шинель в руки, на весу оглядел со всех сторон и сверху вниз, ощупал. Неопределенно оценил:
— Ничего…
— Новешенька!
— Какого роду войско-то?
— Видишь, зеленые петлицы. Пограничник, значит.
— Что ж, беру.
— Вот спасибо тебе.
— Ярушник без ряды.
— Что?! Да ты в своем уме?! — взъярилась Ирина.
— Что это такое — ярушник? — спросила у нее Ольга.
Ирина объяснила:
— Да такой кругленький хлебец из ячной муки. Килограмма полтора-два.
— Смеется он, жадюга?!
— Вертай шинель! — наклонившись, протянула руку Ирина. — И катись ко всем чертям, поганец! Еще говорит — «русский человек».
— Ну-ну, полегче ты, беженка! — оскалился коновал. — Может, еще краденая…
Ирина окончательно вышла из себя:
— Да ты знаешь, где сейчас этот лейтенант, чья шинель?! Кровь проливает в бою за твою поганую душонку! А его жена вон в пути родила… Голодная вместе с ребенком. Уматывай с глаз долой, паскуда!.. Русский он… Фашистом от тебя воняет!..
Мужик нырнул под состав. Поостыв немного, Ирина сказала:
— Да, это не твой Михалыч… Разные люди-то… Гад какой-то!
Другая в то утро встреча выручила их.
Через несколько путей от состава товарняка прогрохотал и остановился воинский эшелон.
Саша накричался и заснул. Ольга сидела у двери, глядела на высыпавших из теплушек бойцов. Не оборачиваясь, задумчиво сказала:
— Узнать бы, как там, на фронтах…
Ирина после сердитого разговора с коновалом завалилась в угол на сено.
— Одичали мы с тобой, ничего-то не знаем, — откликнулась она, вставая. — Там новый эшелон? Сейчас схожу к бойцам за новостями… А жра-ать хочется!..
Ирина спрыгнула на землю, ушла. Ольга прилегла на сено.
Минут через двадцать послышался голос Ирины:
— Оля! Выгляни!
Ольга увидела Ирину с ношей в руках. Ахнула:
— Как это ты?!
— Мы спасены! Смотри, что я принесла! — Она подавала, с тихой радостью приговаривая: — Вот тебе кулек вкусных-превкусных ржаных солдатских сухарей. Ты понюхай, понюхай! Тут — сахар. Сладкий сахар. Правда, маленько. Еще держи — говяжьи консервы. А это — пюре гороховое.
— Ой!.. Ты что, ради Христа напросила? — все еще не верила своим глазам Ольга.
— Подобрее Христа человека встретила! Стою, гляжу на красноармейцев — вдруг, слышу, кричат: «Ира!» Подбегает младший командир — улыбка во все лицо. «Славка!» И я — в слезы. Двоюродный брат. Самый младший из всех нас двоюродных и самый-самый боевой. Я ему про нашу беду, про голодовку… Он мигом раздобыл все это… Пойду еще туда. Ему-то нельзя отлучаться — вот-вот эшелон двинется. Они из… — наклонилась, шепнула: — из Архангельска. На фронт торопятся.
Ирина снова направилась к эшелону. Ольга видела, как навстречу ей кинулся боец. И только успел сунуть что-то в руки — раздалась команда: «По ваго-нам!» Он торопливо обнял Ирину и уже на ходу, подхваченный товарищами, заскочил в вагон-теплушку. Ирина стояла на путях и махала рукой, пока эшелон не скрылся.
— Уехал наш Славка, — вздохнула она, вернувшись. — Что-то так жалко его! Воевать ведь… А им хоть бы что. Веселые, будто на праздник собрались… Это подарок твоему шпингалету. — Она подала новые байковые портянки. — Сказал, только с уговором, чтоб считали его крестным. А мне карточку дал на память. Красавец он у нас, Славка. Глянь.
На снимке двоюродный брат Ирины был не в пилотке, как сейчас, а в фуражке, с сержантскими треугольниками на петлицах гимнастерки. Красавцем вроде бы нельзя назвать, но лицо приятное — выразительные губы, брови вразлет.
— Что ж, такого-то можно принять в крестные, — улыбнулась Ольга.
— Э, нам паровоз подают! — обрадовалась Ирина. — Дай-ка чайник, кипятку наберу, пока он прицепляется. Уж попьем мы сегодня по-довоенному!
Ольга подала чайник, и Ирина, брякая крышкой, побежала вдоль состава к паровозу.
Отправились не сразу. Еще с полчаса стоял состав неподвижно на стальных путях Всполья. За это время Ольга и Ирина увидели такое, чего лучше бы и не видеть.
Подошел санитарный поезд. К платформе примчались машины «скорой помощи» с красными крестами, крытые брезентом и открытые грузовики. Санитары в белых халатах торопливо принимали из вагонов на носилки и грузили в машины раненых. Их вид был удручающ: у одного вся голова в бинтах, у другого — грудь, у того — ноги… Стон, запахи лекарств доносились через пути до состава с товарняком.
Ольга порывалась бежать к санитарному поезду:
— Вдруг там из наших кто… из пограничников!.. Пойду я…
Ирина вразумляла:
— Не выдумывай! Там их сотни. Попробуй найди… Отстанешь еще.
Ольга, может, и не послушалась бы Ирины, да помешал свисток паровоза. Пришлось забираться в вагон. И только теперь они по-настоящему увидели, что и в соседних вагонах и в дальних — всюду были такие же неприкаянные пассажиры и тоже спешили занять свои «плацкартные» места.
Опять застучали колеса свою нудную нескончаемую песню. И хотя они уносили все дальше от
