3
После окончания Суриковского института Мотляр устроился в художественный комбинат и, в соответствии с заказами, мастерил маслом портреты известных деятелей науки и искусства. Да-да, именно мастерил, потому что такая работа была скорее сродни ремеслу, чем искусству.
Накануне вечером Мотляр засиделся допоздна, заканчивая бакенбарды Николая Ивановича Пирогова. Намечался юбилей знаменитого хирурга и анатома, и надо было срочно сдать работу для дома культуры сотрудников больницы Крестокрасные Дебри.
Бакенбарды получились отменные - волосок к волоску, несмотря на то, что срисовывались с репродукции из старого учебника.
Удовлетворенный сделанным, Мотляр не поехал домой, было уже далеко за полночь, а устроился спать здесь же, в своей мастерской, расположенной в стеклянной пристройке на крыше дома Семь-Девять.
Предположение о том, что сон будет крепкий и долгий, как и всегда после интенсивной работы, не оправдалось. Почти всю недолгую ночь под Мотляром скрипели пружины старого диванчика - художник слишком часто переворачивался с боку на бок, безуспешно пытаясь заснуть.
В те короткие минуты сна, которые удалось буквально урвать, ему почему-то мерещились бесконечные поля с торчащими тут и там среди редких кустиков полыни разнокалиберными рубиновыми мордочками морских свинок, которые быстро-быстро шевелили носиками и пытались втянуть вместе с густым нездешним воздухом и портреты, созданные им за несколько лет работы, и даже его собственное, художника Мотляра, тело, сухим осенним листом вместе с холстами планировавшее над ирреальными просторами тех полей.
Он просыпался несчетное количество раз, пальцами отдирал ветхую простыню, приклеившуюся к покрытой холодным потом спине, и безуспешно пытался понять: почему же ему снятся красные морские свинки?
'Зря я вчера не закрыл окно. Наверное, меня просквозило', - с такими мыслями Мотляр встал очень рано, сварил крепкий кофе и перед первым глотком положил в рот таблетку аспирина.
С чашкой в руке он подошел к подрамнику и откинул ткань, укрывавшую холст.
- Ой! - рука портретиста дрогнула, и горячий кофе плеснул на голые ноги.
На холсте, вместо изображения Пирогова, уже почти родного и дорогого Николая Ивановича, всем известного бакенбардистого медика, красовался рыжий карлик с кованым сундучком.
Мотляр поставил чашку, взял шпатель и, сдирая еще не просохшую краску, провел жирную черту над головой карлика.
Карлик вздрогнул, схватился рукой за черту, как за гимнастическую перекладину, размахнулся сундучком, как противовесом, и выпрыгнул из картины на пол студии.
- Похоже на белую горячку. А ведь три года не пил. Неужели кодирование уже закончилось? - Мотляр судорожно сглотнул, наклонился и поскреб облитую кофе ногу.
- Еще не хватало, чтобы этот глюк заговорил.
И тут же рыжий человечек, так споро вылезший из картины, действительно заговорил.
- Что ж ты думаешь, я безгласен? Отнюдь нет. Разреши представиться. Мое имя на твоем языке созвучно следующему словосочетанию: Карлик Юрик Керосинин. - Гость поставил сундучок и принялся растирать поясницу.
- Так и называй меня впредь.
- Да, это, конечно, мне много что говорит! - Было непохоже, что карлик плод фантазии и расстроенного посталкогольного воображения - уж очень естественно он себя вел.
Художник пододвинул ногой трехногую табуретку и присел.
- Погоди, дай мне немного прийти в себя. Путь-то нелегкий был. - Карлик Юрик согнулся, потом быстро разогнулся и сел на свой сундучок.
Мотляр принялся разглядывать гостя.
Ростом Керосинин был около метра, а одет в красное трико с золотой расшивкой и фиолетовую курточку, отороченную беличьим мехом. Большую голову украшала копна кучерявых огненно-рыжих волос. Серые глаза под выступающими надбровными дугами, плавно переходящими в мужественные скулы, казалось, составляли единое целое с широким и плоским, утиным носом, раскладывавшимся шатром носогубной складки надо ртом. Подбородок делился на две части глубокой вертикальной бороздой.
В общем, гость очень походил на рыжеволосого, умудренного опытом и закаленного в боях, но миниатюрного викинга.
Художнику вдруг захотелось сидеть сейчас не в душной и пыльной, утренней мастерской, а где-нибудь на опушке дремучего леса, около в сумерках догорающего костра, рядом с большим деревом и слушать неспешные рассказы о рыцарях, дамах и королях.
- Дело в том, что я, как первосущность, родом из древнего рода нибелунгов, - немного отдохнув, начал рассказывать Карлик Юрик Керосинин, а Мотляр подумал: 'Интуиция-то меня не подвела - нибелунги, сражения, мечи и латы, ' и стал внимательно слушать.
- Давным-давно наше племя было многочисленно и владело множеством секретов бытия. А основным нашим занятием была добыча золота. Священного золота... И в этот металл мы вкладывали всю нашу мудрость.
- Как это 'вкладывали в металл'? Не понимаю. - Мотляр отхлебнул кофе, а карлик покосился на чашку, вздохнул и продолжил.
- Ну, видишь ли, кроме материального мира существует еще мир творческий, где много значит симметрия стихий добра и зла. Они ведь распределены строго в соответствии с симметричной конструкцией сфер. И конструкция такова: Огонь-Вода-Земля-Металл-Дерево. Конечно, названия эти лишь относительно определяют сущность каждой из сфер. Огонь - игристость и искрометность. Вода плавность процесса. Металл - желанная жесткость. Дерево - стройность силовых струй. В каждой из сфер есть своя доля положительного и отрицательного, но в целом они уравновешивают друг друга... Впрочем, ты-то, как художник, это знаешь, или хотя бы интуитивно чувствуешь.
С почти механическим щелканьем карлик поскреб в глубине своей густой шевелюры.
- Понятно. Вода тушит огонь, металл рубит дерево. А Земля?
Мотляр встал и задернул шторы - солнце уже поднялось над шпилем Ристалия, и яркие лучики разметили множество прямых тропок в пыльном воздухе студии. Переливчатая игра образовавшихся световых спиц отвлекала и мешала художнику слушать гостя.
- Земля есть организующее начало, центр симметрии. - Карлик Юрик Керосинин почесал пятерней затылок.
- Ведь Земля... Слушай, а у тебя не будет грамм двести керосина?
4
Пасмурным июньским днем Витя Пляскин бесцельно брел по безлюдному Полуактовому переулку.
Очень мелкие, совсем нечувствительные для кожи лица, капли дождя покрывали также прозрачными пупырышками несмачиваемую ткань темно-синей курточки, пошитой из купола старого солнцезащитного зонтика на уроке труда.
Курточка была мала, и голые Витины запястья сверкали розовыми несъемными браслетами, когда при каждом шаге длинные руки сами собой выписывали в воздухе дрожащие конуса...
'Вместо Седого теперь назначат нового директора...
Соколов был хороший.
Добрый и ласковый.
Теплый и уютный.
Особенно по понедельникам, когда после домашнего воскресного отдыха не пах полынью...
Зачем, ну, зачем, Седой раскладывал в интернате метелки этой противной травы?
Везде.
Везде.
Пыльные пересохшие стебли в углах всех комнат, между оконными рамами и на подоконниках, и даже в спортзале под матами...
Седой говорил, что для здоровья, и от паразитов очень помогает...
