Такой ботаник-травник и любитель гербариев лучше бы разбросал разные сушеные цветочки.
А для запаха бы добавил петрушку.
Совсем не горькую...
Симпатичненькую петрушечку...
Но все равно с ним было очень, очень хорошо...
Правда!?...'
Соколов-Седой часто разговаривал с учениками. Немногие из умственно отсталых детей могли членораздельно и связно отвечать ему, беседы скорее напоминали монологи, но все ребята чувствовали, как при звуках голоса пожилого директора какие-то невидимые разноцветные ниточки начинают кружиться вокруг.
По мере продолжения разговора, ниточки переплетались, стягивались, и, в конце концов, тело ученика оказывалось сначала укутано, а потом спеленато теплой, нежной тканью.
Все проблемы и неприятности оказывались за пределами разноцветной, переливчато-радужной оболочки, и подопечные директора Имбецилия, обретя недостающую уверенность в своих силах, шаркая ногами в войлочных тапочках, уходили спокойные и умиротворенные...
'А какой еще будет новый директор?
Присланный страшным Отделочным Отделом...
А Седого уже никогда не будет рядом...
Уберут из вестибюля большие фанерные ящики со сменными тапочками на тесемках...
По праздникам отменят утренники с танцами под баян бородатого Бобика Хайтика...
Бобик Хайтик тоже хороший.
Он как половинка Седого.
Он лучший друг директора.
Или они вместе один друг из двух половинок?
Правда!?...
Утренники тоже хорошие...
На утреннике можно придумывать свой собственный танец.
Витюшин танец всегда был самый лучший.
И название хорошее.
Правда!?...
Танец Седого Кенгуру с Торчащим из Сумки Живота Гнутым Клювом Птицы Киви.
Или Кыви?...'
Витя Пляскин остановился.
Полуактовый переулок вывел ученика на небольшую, мощеную белым камнем площадь.
Сквозь катарактную пелену моросящего дождя Витя разглядел, что справа, темным зевом, обрамленным зарослями кустов, начинался другой переулок.
В левом дальнем углу почти квадратной площади располагалась полукруглая, ракушкообразная постройка, с запертыми железными дверями и матерчатой лентой-лозунгом под самой крышей.
Лозунг был стар и мокр, и, кроме большой белесой буквы, напоминающей одновременно и 'К', и 'Ч', ничего разобрать не представлялось возможным.
Большая сидящая скульптура из дерева занимала центр площади.
Прямо на Витю, были обращены ее слишком искусственные в отсутствие радужки, черные-пречерные зрачки безрадостных глаз.
Две бездонные точечные ямки на огромных белоснежных белках навыкате.
Левая рука изваяния опиралась на колено, а согнутая в двух локтях правая указательным пальцем касалась щеки...
А в это время глубоко под изваянием, в небольшой круглой комнатке лембой Катастрофный взялся за ручки старого перископа.
Рядом стоял лембой Ишача.
На щеке у Ишачи пламенело фосфоресцирующее оранжевое пятно в форме продолговатого яйца, а на шее висел кожаный мешочек.
В руках он сжимал большой микрофон и точеный деревянный пульт дистанционного управления с единственной красной кнопкой.
Перекрученные пружинки приборных проводов протянулись паутинками в полумраке помещения - их пересекающиеся пучки прятались в подвешенном к потолку полипе перископа.
- Ага, Ишача, вижу! Есть еще одна! По походке - явно бывшая минус первая. Давай-ка попробуем! - Катастрофный взял микрофон у Ишачи и дал отмашку рукой.
- Запускай Пимена!
Ишача нажал красную кнопку, а Катастрофный поднес ко рту микрофон...
Наверху, в постаменте статуи, что-то щелкнуло, со скрипом сомкнулись и разомкнулись веки гигантских очей, выпуклые белки изваяния запульсировали.
Набухшая от дождевой воды, деревянная рука с длинным указательным пальцем разогнулась и начала тянуться в сторону застывшего Вити Пляскина.
- Го-во-ри, быв-шая ми-нус пер-вая пози-ция, ку-да дела пер-га-мент?
По площади реверберацией растекся растянутый рык.
- Где сек-ретик с фор-мулой?
Казалось, что рычит каждый камень на мостовой, и под этот рык немой ученик Имбецилия вдруг почувствовал, что вот-вот заговорит.
И Витя Пляскин, уже начавший превращаться в Кикпляскина и возвращаться в минус первую позицию, как со стороны, услышал тонкий собственный голосок: 'Бобик Хайтик и Седой сделали секретик во дворе Моргалия под левым корнем старого конского каштана, рядом с разветвлением'.
5
- Керосина? Зачем тебе керосин?
Неожиданная просьба Карлика Юрика застала врасплох художника Мотляра. В ней не было ничего романтического.
- Каждый раз, попадая в ваш мир, я подвергаюсь страшной атаке вшей.
Карлик зачесался обеими руками.
- Вот уж, казалось бы, материализуешься в гигиенически чистом месте, а все равно через несколько минут эти чесуны появляются. Откуда только берутся! Хоть они сейчас примерно вдвое меньше по размеру, чем во времена нашего расцвета, но числом побольше их стало. И, все как одна, сразу на меня залезают! И кусают! Кошмар какой-то!
Мотляр вспомнил, что недавно прочитал нечто очень занимательное в одном журнале. Там весьма серьезно утверждалось, что по своему поведению вошь - одно из наидостойнейших и сверхразборчивых животных, поскольку нападает в первую очередь на людей благородных, честных и добрых.
В средневековой Швеции тонкий вкус вши даже использовали при выборе бургомистра. Сажали претендентов полукругом, в центре выпускали насекомое, и внимательно следили, к кому же оно поползет? Счастливцу впоследствии отдавали предпочтение. За долгие годы маленькая кровопийца никогда не ошибалась - все бургомистры, избранные таким странным способом, показали себя только с лучшей стороны.
Гость художника, безусловно, не походил на бургомистра, но и злое начало в нем явно отсутствовало. Несмотря на диспропорцию в воинственных чертах лица, карлик не производил отталкивающего впечатления, а, наоборот, располагал к себе.
- Керосин я в мастерской не держу. Есть скипидар и растворитель. Хочешь?
- Ох, давай скипидар, только точно двести грамм, - почти простонал уже безостановочно чешущийся карлик.
Мотляр достал со стеллажа бутылку, распечатал и, не найдя мерной посудины, налил пахучую живицу в граненый стакан, тютелька в тютельку двести грамм, с намерением потом перелить в какой-нибудь пузырек, более подходящий для необходимого гостю, как думал художник, наружного применения.
Но Мотляр замешкался, а маленький суровый мужчина стремительно подскочил к столу и залпом
