пронеслась приземистая тень. Ее Денис также не затруднился узнать: несомненно, это был Барклай. Очевидно, он тоже узнал голос женщины, которую с типично собачьим благородством признавал своей любимой хозяйкой, несмотря на отсутствие в ее паспорте штампа о законном браке с гражданином Кулебякиным.
— Инка, я иду! — взревел Денис и упал на задницу, поскользнувшись на жирном комке грязи.
Пока он выбирался из болота, в которое превратился пустырь, на сцене у гастронома осталась одна девушка. Серый, Жека и преследующий их Барклай, оглашая ночь криками и лаем, умчались в сторону кольцевой дороги. Все трое бежали быстро, никто не отставал, а объездная дорога была протяженной, так что скорого финиша спонтанной гонки ожидать не приходилось.
Тщательно вылизанный бассетом полиэтиленовый пакет из-под загадочного порошка, гонимый ветром, лениво катился по полю в противоположном направлении.
Оглядываясь по сторонам и растерянно хлопая глазами, я стояла в красном пятне света от вывески гастронома-тастронома и пыталась сообразить: а что, собственно, происходит? Что за дела? Прихожу я в означенное время на означенное место, чтобы встретиться с бабулиным доверенным лицом, и вижу никакое не лицо, а совсем другие части тела! Фу! Возможно ли, чтобы наша чинная-благородная бабуля отправила на встречу с любимой внученькой чокнутого нудиста?!
Я чувствовала себя довольно глупо.
— Подожди немного, может, доверенное лицо еще появится, — посоветовал внутренний голос.
— Индия! — из канавы, окружающей пустырь, и в самом деле кто-то появился: замызганное чудище, в котором я по голосу узнала своего милого.
— Денис? Ты что здесь делаешь?
— Гуляю с собакой, конечно! — огрызнулся милый. — Что еще я могу тут делать?
— Мало ли что! — пробормотала я, пятясь, чтобы избежать телесного контакта.
По виду Дениса запросто можно было подумать, что он рыл на пустыре туннель к антиподам, вел добычу торфа открытым способом или делал лечебные грязевые обертывания. Никакой собаки, кстати, при нем не было. Впрочем, это несоответствие милый уловил и сам.
— Где Барклай? — сердито спросил он.
— Убежал за этими, — я кивнула, показывая, куда удалилась голосистая птица-тройка.
— Увязался за голым придурком, который спрыгнул с гаража? А, черт!
Не дождавшись ответа на свой уточняющий вопрос, Денис, точно плеткой, хлестнул себя по ноге ремешком собачьего поводка и тоже убежал в указанном направлении.
— Прелестно! — сердито пробормотала я, в подражание Денису хлопнув себя по бедрам. — Все разбежались, а я одна стою на панели под красным фонарем, как статуя сексуальной свободы!
Я плотно запахнула куртку, с треском застегнула молнию, надела на голову капюшон, сунула руки в карманы и затопала ногами, давая выход гневу. Под каблук угодило что-то твердое. Я посмотрела под ноги и увидела нечто вроде короткого обрезка коммуникационной трубы. Знаете, такие черные пластиковые трубы, которые закапывают в землю, пряча в них телефонные провода? Только эта штука была каменной твердости, и сквозь ее поверхностную черноту искристо просвечивал светлый металл.
Каюсь, я девушка любопытная. Я не поленилась нагнуться, поднять «трубу» и рассмотреть ее в неверном свете моргающей вывески. Мой интерес был вознагражден материально: оказалось, что я держу в руках подобие кошелька для мелочи. Правда, я никогда не думала, что в таком качестве можно использовать носок (хотя и слышала выражение «хранить деньги в чулке»). Но разве пятаки можно считать деньгами? А черный капроновый носок был туго набит именно пятирублевыми монетами. Даже не развязывая узла на денежной колбасе, я смогла приблизительно пересчитать монеты. Их оказалось пятьдесят три или пятьдесят четыре. То есть, в любом случае, чулочно-носочная заначка тянула гораздо больше, чем на тридцать два с половиной рубля — а я запомнила, что придурки, которых прогнал славный Барклай, по их собственным словам, располагали именно такой суммой. Стало быть, оригинальный кошель потерял кто-то другой.
Меня воспитывали как порядочную девушку, честную, совестливую и не жадную до чужого добра. Не скажу, что эта воспитательная программа увенчалась успехом по всем пунктам (чужих мужчин я иногда все-таки увожу), но на деньги, которые мне не принадлежат, я не зарюсь никогда. Я даже честно возвращаю лишнюю сдачу той бессовестной продавщице в хлебном отделе, которая вечно норовит меня нагло обсчитать!
Безвозвратно прикарманивать чьи-то полсотни пятаков я не собиралась. В кармане куртки у меня была ручка, и я написала ею прямо на листовке «Гастроному требуются грузчики…», собственное объявление с призывом к растеряхе позвонить Инне и номером нашего домашнего телефона. Конечно, для стороннего человека вопрос: «Кто потерял носок с деньгами?» звучал странновато, но хозяин пятаков должен был понять его совершенно правильно.
— Ладно, с бабулиным гонцом я не встретилась, но одно доброе дело все-таки сделала! Или сделаю, если растеряха позвонит, — сказала я себе, пряча ручку в один карман, а носок-кошелек в другой.
В тишине, нарушаемой только треском неисправной вывески и тихим шелестом усилившегося дождя, я обошла гастроном, свернула на утоптанную тропинку к дому и без дополнительных приключений вернулась восвояси.
Помириться с Кулебякиным той ночью так и не удалось. Примерно до полуночи я все менее терпеливо ждала его возвращения с затянувшейся ночной прогулки, а потом мне окончательно надоело каждые полчаса бегать вверх-вниз по лестнице и скрестись в запертую дверь. Постановив считать многотрудный день законченным, я выпила теплого молочка с медом и легла спать.
Увы, Трошкина была не так уж не права, когда связывала резкое повышение активности моей фантазии с затянувшимся затишьем на личном фронте. Спала я беспокойно и видела во сне целый полк голых мужиков, занимающихся физкультурой на свежем воздухе. Они бегали, прыгали, карабкались по лестницам и всячески иначе суетились, так, что у меня рябило в глазах. При этом я никого не могла толком рассмотреть и все больше злилась. Внутренний голос в утешение напомнил народную примету, согласно которой увидеть во сне голого мужика — к радости, но я не прониклась данным позитивным соображением. Чтобы вместить радость такого размера, который соответствовал бы количеству приснившихся мне голых мужиков, не хватило бы жизни!
Сухой треск пистолетного выстрела оборвал эти пораженческие мысли и заодно с ними мой беспокойный сон. Я скатилась с дивана, бешеным пинком отбросила прочь запутавшееся в ногах одеяло, выскочила в прихожую и едва не споткнулась о ворочающийся на полу крупный ком. В лунном свете, проникающем в коридор сквозь стеклянную дверь кухни, я разглядела темный искрящийся бархат и светлый лучик одинокой лыжи. Что за явление? У нас в прихожей застрелился Дед Мороз?!
— Кто здесь?! — крикнула я и шлепнула рукой по выключателю.
На полу в пикантной позе «на четвереньках» стоял Зяма. Он был небрежно укрыт красной бархатной тряпкой и напоминал насмерть загнанную цирковую лошадь. Впрочем, наше четвероногое было еще живо, оно шевелилось и даже улыбалось.
— Напился, как скотина! — успокаиваясь, сказала я. — Вижу, праздник удался.
Мой беспутный братишка никогда не прочь погулять, хотя обычно он предпочитает брутальным мужским попойкам изысканные тет-а-теты и брудершафты с милыми дамами. Но вчера вечером Зяма ушел, как он выразился, провожать в последний путь доброго друга, и это, безусловно, было серьезным поводом напиться вдрызг. Правда, уже после Зяминого ухода мамуля, обзвонившая с полдюжины братишкиных приятелей на предмет выяснения личности усопшего и адреса, по которому мы могли бы отправить соболезнования и траурный веночек, выяснила, что никто не умер. Просто Зямин однокурсник Петя Крылов собрался жениться и накануне свадьбы высвистал всех своих добрых друзей на традиционный мальчишник.
Присмотревшись, я опознала в мануфактурном изделии, укрывающем Зяму, велюровый домашний халат. Судя по разбросанным по ярко-красному фону лиловым розочкам, халат был женский. Вдобавок, на шее у братишки газовым шарфиком трепетал красный кружевной чулочек. Вкупе с халатом это сильно компрометировало мальчишник как сугубо мужское сборище.
— Где я? — спросил Зяма, тупо глядя на нашего нового телефонного слизня и взволнованно моргая.
