были такими же устойчивыми, как я. Даша-Дахамиль рыдала на груди жениха покойной Маруси, накренившись, как тонкая рябинка, да и сам Мурат Русланович заметно покачивался. Мне показалось, что он сильно нетрезв.
Провожающих у открытой могилы собралось немного. Ни родителей Маруси, ни ее незабываемой бронетанковой бабушки не было, но я узнала их соседа-очкарика и подошла к нему.
— Они все в больнице! — вздохнул он, отвечая на мой вопрос.
— Как, и старушка там?! — охнула я. — Неужели тоже инсульт?
— Хуже! — Сосед понизил голос до шепота. — Бабуля Жане в психиатрической! У нее с головой совсем плохо сделалось. Представляете — она стала слышать голос погибшей внучки!
— Каким же это образом? — против воли заинтересовалась я.
Благодаря мамулиным романам я более или менее в курсе основных способов загробной коммуникации, но мне почему-то трудно было представить экспрессивную бабушку Маруси пристально всматривающейся в магический кристалл или перешептывающейся с духами посредством танцующего блюдечка. На мой взгляд, ее бронетанковой натуре гораздо больше подошло бы исполнение оглушительного соло для ударных на шаманском бубне!
— Представьте, она разговаривала с мертвой девочкой по телефону! — округлив глаза до границ черепаховой оправы, объяснил сосед.
— И что же ей сказала Маруся? — Я тоже предельно расширила глаза, серьезно рискуя приклеить ресницы, накрашенные удлиняющей тушью, к бровям.
— Кто же знает? Мы только и поняли, что ей Марета звонила — бабуля беспрестанно повторяла ее имя, размахивая телефоном. Она его, кстати, с корнем вырвала, так и прибежала к нам с аппаратом в руках, — сосед слабо улыбнулся. — Шумела, бедняжка, вдвое громче обычного! Мы с женой для нее неотложку вызвали, а соседи из другого подъезда — милицию. Они подумали, что у нас скандал, кого-то убивают c утра пораньше!
— Когда это было? — зачем-то уточнила я.
— Да мы только проснулись — где-то в половине восьмого!
— Ужас какой-то, была дружная семья, крепкий, так сказать, очаг, и вдруг все рассыпалось как карточный домик! — сокрушенно сказала я Катерине в фойе кафе, где проходил поминальный обед.
Заведение было затрапезное, но его специализированные услуги явно пользовались большим спросом: в каждом из трех зальчиков стучали ложками компании скорбящих. Обслуживали все три зала одни и те же официанты, они сновали из помещения в помещение, разнося комплексные поминальные обеды. Все двери были распахнуты, и в холле, куда мы с Катькой вышли, когда ей приспичило курить, однотипные печальные речи слышны были со стереоэффектом. Это здорово нагнетало и усиливало тоску.
— Люди в черном, — пробормотала Катерина, тщетно пытаясь совместить огонек зажигалки и кончик сигареты. — Они заполонили землю!
За поминальным обедом мы пили водку, отчего Катька утратила четкость мыслей и движений, а меня неудержимо потянуло философствовать:
— Вот так плывешь по морю жизни, плывешь, думаешь, что все хорошо, и вдруг — раз! Айсберг в океане.
— Я в-видела «Титаник», можешь не пересказывать мне с-сюжет, — отмахнулась пьяная Катерина.
Ее неудержимо вело в сторону от реальности — на зыбкую кинематографическую почву.
— Я не про кино, я про жизнь! — обиделась пьяная я. — Про то, как катастрофически разрушился мир этой прекрасной семьи! Практически в одночасье все рухнуло: Маруся в могиле, ее родители прикованы к больничным койкам, а бабушка в психушку загремела!
— И безутешный жених Мурат с разбитым сердцем уезжает из нашего города навсегда! — с тяжким вздохом добавила чувствительная Катерина. — Он уже уволился с работы, купил билет на поезд дальнего следования и выставил на продажу свою квартиру.
— Откуда ты знаешь?
— Даша сказала.
Я досадливо передернула плечами. Мне Даша Жане не сказала ни единого словечка, она даже не смотрела в мою сторону.
«Наверное, продолжает винить тебя в смерти сестрички, — подсказал внутренний голос. — Хотя это, конечно, полный идиотизм».
— У этой Даши наследственная склонность к душевным заболеваниям, — проворчала я.
Катерина меня не слушала. Она глубоко затянулась, секунду помедлила и выдохнула дымное облако, размерам которого позавидовал бы Змей Горыныч. Я закашлялась и отодвинулась, нервно отмахиваясь от драконьего выхлопа.
Переместившись чуть в сторону, я смогла увидеть в ближайшем к нам дверном проеме новых людей в черном. Что интересно, лица некоторых из них были мне знакомы!
— Ты чё стоишь там как неродная? Иди сюда! — поманила меня девица в глухом черном платье монастырской послушницы.
На ногах у нее были балетки, и только они помогли мне узнать в смиренной чернице плясунью из ТЮЗа, которую мы с Алкой уговорили изменить капустным компрессам ради более эффективных ихтиоловых обертываний.
— Я?
Я оглянулась на Катьку — она сидела на подоконнике с закрытыми глазами, откровенно наслаждаясь процессом, о вреде которого без устали предупреждает Минздрав.
Танцовщица-послушница (я вспомнила ее имя — Галка) продолжала манить меня пальчиком. Отказываться от приглашения, сделанного с таким подкупающим дружелюбием, было как-то неловко, и я неуверенно шагнула в обеденный зал. Басовитый дядька, провозглашающий очередную надгробную речь, взглянул на меня с суровым укором, я непроизвольно пригнулась, и тут же Галка дернула меня за юбку, вынуждая присесть. Я опустилась на лавку — моя соседка потеснилась — и безропотно приняла стопку с водкой.
— Ты чё на кладбище-то не была? — шепотом спросила Галка, когда отзвучало ритуальное перешептывание про землю пухом и опустели рюмки. — Тупиковский такую важную речугу задвинул — наши обрыдались!
— Чё задвинул-то? — спросила я, непроизвольно перенимая не свойственную мне манеру речи.
Это что-то вроде мимикрии: я автоматически приспосабливаюсь к стилю речи собеседника.
— Ну, чё! Выдал, что в лице Игогоши мир потерял великого художника, и так ему, мол, и надо.
— Чё, так и выдал?! — шокировалась я.
Выражение удовлетворения фактом смерти великого художника непосредственно на его могиле показалось мне весьма бестактным. Я в доступных выражениях разъяснила эту мысль Галке, и она дала мне правильное толкование важной речуги Тупиковского. Оказывается, «так ему и надо» — это было сказано в адрес мира, который потерял великого художника Игогошу досрочно, не успев оценить и признать его при жизни. Поскольку я, как и мир в целом, знать не знала никакого великого художника с таким именем, мне стало за нас с миром стыдно. Захотелось восполнить пробел хотя бы задним числом, но спрашивать прямым текстом: «Кто такой был этот ваш Игогоша?» я постеснялась.
«А ты послушай скорбные речи, — посоветовал внутренний голос. — На поминках всяк норовит подчеркнуть, сколь близок и дорог ему был усопший, и с этой целью выдает разные интимные подробности прошлого общения».
— Послушаю, — согласилась я.
— Вот Борюсика как раз можно и не слущать, — возразила Галка. — Он не оратор.
— Где, где Борюсик?!
Я встрепенулась, поискала взглядом нового оратора и в первый момент никого такого не обнаружила, потому что поднявшийся Борюсик был немногим выше сидящих. Потом он заговорил, и я сориентировалась по звуку.
Галка оказалась права: Борюсик ничего интересного не сказал, разве что имя покойного озвучил — Игорь Горшенин, а вовсе не Игогоша. Запинаясь и заикаясь, Борюсик назвал усопшего своим лучшим другом,
