готовностью явилась по призыву: похоже, со старого стула я вот-вот переберусь прямо в новенький гроб!
– Дим, может, все-таки не надо? – ноющим голосом, еще более противным, чем тенорок Скоробогацкого, повторила Шурочка, вернувшись со шприцем.
Мы с Зямой замычали, как голодные коровы, поддерживая поступившее разумное предложение, но наш «пастушок» отмахнулся пистолетом:
– А ну, заткнулись!
Мы заткнулись.
Наступившую напряженную тишину прорезал тонкий скрип двери – долгий и таинственный, как излюбленный эффект режиссеров голливудских триллеров. После такого интригующего вступительного аккорда на пороге, по идее, должен был возникнуть Фредди Крюгер, а возникла Алка Трошкина – правда, тоже с поднятой рукой. Вероятно, она собиралась деликатно постучать.
– Добрый вечер! – часто моргая, вежливо сказала Аллочка. – Извините, пожалуйста…
– Му-у-у! – взревели мы с Зямой, пытаясь остановить нашу дорогую подружку в поступательном движении на тот свет, но Трошкина только широко распахнула глаза и пискнула:
– Ой!
В следующее мгновение сильный и ловкий тренер по фитнесу выдернул хрупкую фигурку Алки Крюгер из дверного проема, прямо в воздухе сложил ее пополам и четко припечатал попой к полу по левую сторону моего стула.
Шурочка даже не стала ждать команды! Поскуливая, она уже довольно ловко окрутила Трошкину и две вакантных ножки стула липкой лентой, и я почувствовала себя коронованной особой, восседающей на троне в окружении приближенных. Вот только дергались Зяма и Алка не синхронно, так что я наверняка не усидела бы на шатающемся троне, если бы не проклятый скотч.
– Шприц! – злобно сверкая глазками, прошипел Димчик.
Он переложил пистолет в левую руку, а освободившуюся правую протянул ассистентке.
– Это просто ужасно! – всхлипнула Шурочка.
Я была с ней вполне согласна.
И не только я!
– Кошмар-р-р! – возопил картавый голос с порога. – Тер-рибл! Я пр-росто в шоке!
Скоробогацкий, явно не ожидавший, что с не запланированным визитом придет еще кто-то, окаменел, и мне ужасно захотелось пнуть его – не в порядке мести, а просто для того, чтобы сдвинуть в сторону. За атлетической фигурой Шурочкиного личного тренера мне не было видно шокированного картавого.
Но Димчик мне помог.
– Ты-ы-ы! – проревел он, срываясь с места.
И тогда я увидела, что на пороге, растопырив крылышки и приоткрыв клюв, горделиво стоит наш «сын полка» – попугай Кортес. И вот говорите после этого, что животные не такие умные, как люди! Птичка-то не стала дожидаться, пока ее заграбастают и отправят на тот свет! Кортес выпорхнул в сад, и разогнавшийся Димчик выскочил следом за ним.
– Аыыэ-а! – не теряя ни секунды, потребовала я, обернувшись к Шурочке.
– Аыы-а! Аыы! – вторил мне Зяма.
– Аыы! – молила Трошкина.
Что в переводе с людоедского, разумеется, означало единодушный призыв «Развяжи нас, развяжи!». Но эта трусливая негодяйка – дурочка Шурочка – только попятилась от нас и, запнувшись о порожек, кособоко выпала в сад.
И вот тут началось настоящее шоу, причем разворачивалось оно одновременно на двух сценических площадках, так что кое-что я пропустила. Например, я не могла видеть, что происходит в саду, только слышала доносящиеся оттуда выразительные звуки – топот, шорохи, стуки, человеческие и нечеловеческие крики.
Судя по всему, наш крылатый друг носился по саду, а Скоробогацкий пытался, но не мог его поймать, и в ходе этой подвижной игры на свежем воздухе оба ее активных участника ругались так, что прочувствованный русский мат доносился до публики в домике со стереоэффектом и в синхронном переводе на как минимум три языка! Шурочка только нервно взвизгивала, периодически благонравно, как эфирная глушилка, накрывая своим писком особенно сочные нецензурные пассажи.
Деревья, кусты, кротовьи норы и притаившиеся в траве средневековые орудия труда играли свою партизанскую роль молча, но добросовестно, сильно затрудняя передвижение попугаичьего преследователя и таким образом явно выступая на нашей с Кортесом стороне. Не менее половины ругательств Димчика было адресовано флоре, фауне и садовому инвентарю!
Тем временем представление из серии «В мире животных» происходило и в домике, где мычала, рычала и ухала классическая тройка «лебедь, рак и щука», запряженная в антикварный венский стул. Я не вполне поняла, кто куда полз. Я-то тянулась в комнату, откуда Шурочка вынесла шприц, потому что там могли найтись ножницы, скальпель, нож – хоть что-нибудь режущее, способное освободить нас от пут. Трошкина рвалась в неопределенном направлении – просто на волю, но всех победил Зяма, который зачем-то стремился в сад.
Мне это казалось полной глупостью, так как выбранный братцем курс только приближал нас к вооруженному Димчику с его пистолетом и шприцем. Но что я могла поделать? Зямка – парень рослый и накачанный, он один весит больше, чем мы с Трошкиной вдвоем, так что свернуть его с гибельного пути я, увы, не могла!
Разумеется, он заблудился и пришел не на теть-Манин хутор, а в какое-то другое место. Осознав это, Всеволод Полонский не только не удивился, но даже почувствовал странную гордость от того, что в споре с Мишкой он оказался прав. Сказал «не найду дорогу» – и не нашел!
Тем не менее для очистки совести Сева все-таки прошел из конца в конец наиболее широкую улицу, все больше убеждаясь, что теть-Маниным вином тут и не пахнет. В полузаброшенном дачном поселке, пережившем пору расцвета одновременно с советской властью, пахло прелыми листьями, гнилыми яблоками и грибами.
С полчаса поплутав по темным улочкам среди необитаемых домишек, Сева поставил на землю ведра с неликвидными яблоками и присел на покосившуюся деревянную лавочку, рассохшуюся и густо ощетинившуюся потенциальными занозами.
Тяжко вздохнув, Сева вынул из кармана перочинный ножик и с его помощью принялся неторопливо и аккуратно, как учила заботливая интеллигентная мама, кушать румяное яблоко, предварительно потерев его о штаны. Возвращаться назад с полными ведрами было бы тяжело, а оставлять пуд прекрасных фруктов неизвестно кому не хотелось. К счастью, Сева любил яблоки. Хотя на шестнадцать кило «Дилишеса» его любви могло и не хватить.
– Вот придурок, а? – с тихой ненавистью прошептал физрук Барышников коллеге Филеву, совершенно правильно истолковав Севины затяжные блуждания по поселку и последовавший привал с вегетарианским ужином. – Он заблудился!
– Я говорил, надо спокойно ждать у ворот! – сердито ответил ему физрук Филев. – А ты «к источнику пойдем, к источнику!» Ну и где тот источник? Это что за дыра?
– Может быть, это трудовой лагерь Университета имени Патриса Лумумбы? – почесал в забритом затылке Барышников. – Они тоже где-то в этом районе.
– Темно, как у негра в заднице! – по-своему помянул соплеменников Патриса Лумумбы рассерженный Филев. – На кой черт мы сюда приперлись?
– Витя, ты ж сам говорил – ребята носят мало, надо самим тропу разведать! – обиделся Барышников.
– Разведали! – фыркнул Филев и чиркнул спичкой, чтобы зажечь сигарету.
И Барышников ничего ему на это не сказал, хотя всю дорогу шпынял, как маленького, требуя не топать, не сопеть, не шуршать и не курить – короче, не делать ничего такого, что могло бы выдать их присутствие придурку с ведрами. Ясно было, что таиться уже не стоит, потому как заблудшего придурка предстоит провожать обратно в лагерь.
– Пошли, – затянувшись сигаретой, досадливо сказал Филев и первым вышел из тени
