полуразвалившейся поленницы под звездный свет.
Сева Полонский, со вкусом хрумкая четвертым по счету яблоком, за производимыми при этом громкими звуками приближающихся шагов не заметил. Внезапно услышав откровенно издевательское «Приятного аппетита!» и тут же ощутив на своем плече чью-то тяжелую длань, Всеволод ужаснулся. Вообразив, что до него все-таки дотянулась рука закона, он уронил надкусанное яблоко и горячо произнес:
– Клянусь, это не я!
– А это не мы! – басовито заржал физрук Барышников.
– Слышь, милый! – без тени ласки позвал Севу физрук Филев. – Мы за тобой целый час шли, как доверчивые поляки за коварным Сусаниным. У тебя что, топографический идиотизм?
– Андрей Андреич! – узнав родной начальственный бас, обрадовался Сева.
Он даже с лавочки вскочил – разве что обниматься не полез.
– А я думал, что это…
– А мы думали, что то! – подхватил недобрый весельчак Барышников. – Короче, парень! Где источник живительной влаги?
– Не знаю, – признался Сева, легко догадавшись, о какой бодрящей жидкости идет речь. – Кажется, я действительно заблудился… Хотя шел как надо было: все прямо и прямо до первого поворота направо…
– Все прямо, прямо и направо? – повторил физрук Барышников, вспоминая маршрут. – Точно, так и шли. Так, может, это все-таки то самое место?
Он с новой надеждой взглянул на Севу.
– Ну, не знаю, – промямлил тот, не желая огорчать начальство категорическим отрицанием.
– А я знаю! – решительно сказал Барышников. – Я знаю верные приметы, по которым в нашей стране всегда можно найти источник живительной влаги. Во-первых, где спиртное, там и жизнь. Есть в этой забытой богом дыре какая-то жизнь?
Все трое замолчали и прислушались. В некотором отдалении пугающе завыла собака, что по приметам больше напоминало о смерти, чем о жизни, и тем не менее взбодрило искателей винного источника.
– Туда! – уверенно постановил Барышников и подхватил под локоть Полонского, который, в свою очередь, подхватил с земли вверенные его попечению ведра.
Погромыхивая тарой и роняя на дорогу выпрыгивающие из трясущихся ведер яблоки, троица побежала на звук тоскливой собачьей рулады.
– Где спиртное – там жизнь! А где жизнь – там шум! – философствовал на бегу физрук Барышников.
– Мне кажется… это… не тот шум! – в три приема выдохнул неспортивный Полонский.
Птица-тройка притормозила на углу.
Сигнальный собачий вой смолк и уже не мог служить ориентиром.
– Эх! – разочарованно вздохнул Филев, почти безнадежно вглядываясь во мрак.
Сочувственно ухнула распластанная в небе сова.
– А, м-мать-перемать, так твою, разэтак!
Матерный вопль напугал и сбил с курса летящую сову, но наполнил ликованием сердца следопытов.
– Как – не тот шум? Тот самый! Самый правильный! – с новым энтузиазмом вскричал тренер Барышников. – Где спиртное – там русский мужик! Где русский мужик – там русский же мат!
– И драка, – опасливо подсказал интеллигент Полонский.
– А то! – бодро согласился Барышников, устремляясь на правильный русский шум.
– Мамма миа! Кар-рамба! Матка бозка пшенайсветна!
Правильный шум приобрел интернациональный характер.
– Если это все-таки лагерь Университета имени Патриса Лумумбы, то после них никакого горючего не останется! – встревоженным голосом озвучил свои дурные предчувствия тренер Филев. – Они даже самогонку жрут, как воду, дикие люди!
У калитки, рядом с одиноким автомобилем, они притормозили, опять прислушались и присмотрелись. В одичавших астрах с ругательными воплями металась темная фигура – коренастая, крепкая, явно мужская. Фигура яростно топтала ногами пеньки и кочки, пинками расшвыривала гремучую металлическую утварь и в высоком прыжке лупила кулаками по яблоневым веткам.
– Это кто – Тарзан? – удивился Полонский.
– Точно, аборигены! – огорчился Филев.
С дерева кто-то сыпал отборными ругательствами на амхарском – государственном языке Демократической Республики Эфиопия.
– Ой, ма-а-а! – завистливо протянул Барышников. – Это ж надо было так напиться!
– Мало он выпил! – возразил Филев, с неприязнью наблюдая за предполагаемым Тарзаном. – Вишь, за ним там по грядкам баба бегает, а он от нее! Когда мужик крепко выпьет, он сам за бабой гоняется!
– Так это наш, русский мужик! – с чувством превосходства заметил Барышников. – А эти кто?
– И-и-инопланетяне? – предположил Полонский, начиная заикаться.
В желтом прямоугольнике освещенного дверного проема, как в раме, нарисовался кошмарный силуэт трехголового чудища отчетливо неземного происхождения. Чудище кряхтело, выло и тряслось, вызывая у неподготовленного зрителя ответную дрожь в коленках.
– Или мутанты! – опять расстроился Филев. – Блин! Я-то думал, что хоть в деревне народ жрет экологически чистое пойло!
– Может, мы пойдем отсюда? – предложил осторожный Полонский. – Это не теть-Манина хата, я уверен. Это какой-то цирк-шапито!
– Кар-р-рамба!
С радостным воплем мимо распахнутой двери просверкнуло красно-зеленое пятно – Кортес. Его преследователь поотстал, путаясь ногами во вьюнках и проваливаясь в ямки. Широко распахнутыми глазами я воззрилась на дверной проем, ожидая прихода вооруженного негодяя, а с ним – нашего смертного часа, но Димчик так и не появился. Находясь вне поля нашего зрения, он крайне нелестно охарактеризовал очередную кротовью нору и ее обитателя, затем раздался звук падения, хрип – и наступила тишина.
– У-у-у-у! – с энтузиазмом завыла на соседней улице незнакомая нам компанейская собака.
Ш-ш-ш… Ш-ш-ш… Ш-ш-ш… – прошаркали к порогу медленные шаги. Я малодушно зажмурилась, но тут же устыдилась проявленной трусости, открыла глаза и увидела Шурочку.
– Он упал! – пугающе пуча глаза, прошептала она. – Я хотела его остановить, а он оступился и упал!
– Му-му! – сказал Зяма, явно выражая злорадство, а вовсе не сочувствие.
А я по опрокинутому лицу Шурочки уже догадалась, что наш враг не просто грянул оземь – с ним случилось что-то похуже. Но эта бестолковая неврастеничка ничего толком не объяснила, только взвыла:
– О боже, боже! Это уж слишком! – и унеслась, ломая руки, в темный сад.
В самом деле Офелия, бегущая топиться!
Помятая и растрепанная дамочка вылетела из глубины сада, как недавняя сова: широко раскинув руки и белея фасадом. Лицо у нее было такое бледное, что в призрачном свете ко всему безразличных звезд прямо-таки серебрилось.
– О луноликая пери! – отчего-то брякнул тренер Филев, продолжая ошибочно думать, будто в садочке имеет место быть международная пьянка.
Пери бессильной растопырочкой с разбегу влипла в широкую грудь тренера Барышникова и плаксиво забормотала:
– Он упал, упал! Я не хотела, а он упал!
– А че не хотела-то? – выпятив грудь, нежным басом поинтересовался Филев. – Не любишь черных?
– Ну и что, что упал? Подумаешь! Проспится – встанет! – успокоил трепещущую дамочку Барышников.
– Он не встанет! – отстранившись от приютившей ее груди, трагическим шепотом сказала пери. – Он
