выкрашенные в насыщенный бордовый цвет.
Пробегающий мимо Мася при виде красно-желто-зеленой Михеевны остановился и громко, с радостной надеждой спросил:
— Мамочка, уже пришел Новый год?
— Нет еще, — ответила я и вопросительно взглянула на пришедшую вместо Нового года Михеевну.
Она была мало похожа на Деда Мороза и еще меньше — на Снегурочку. Бабка нервно притопывала ногой и похлопывала себя по расплывшемуся бедру пластмассовой мухобойкой.
— Опять грохочете?! — накинулась она на меня. — Я уже предупреждала, будете грохотать — милицию вызову! И грохочут, и грохочут, сволочи! Сколько можно грохотать?
— По закону любой сволочи можно грохотать до одиннадцати часов вечера! — вежливо ответила я, посмотрев на наручные часы. — А сейчас только восемь.
— Так вы еще три часа грохотать будете?! — возмутилась соседка.
— Нет, не будем, — успокоила я ее, не желая скандалить с сумасшедшей. — Мы на сегодня свой норматив по грохоту уже выполнили, идите к себе.
— Мамочка, бабушка идет на елку? — встрял в разговор Масяня.
— О чем говорит этот ребенок? — напряглась Михеевна.
— Не знаю, — я пожала плечами. — Нет, Коля, бабушка не идет на елку.
— А почему она в костюме? — не отставал любознательный ребенок.
— Чем ему не нравится мой костюм? — заволновалась старая модница.
— Красивый костюм! — совершенно искренне похвалил Масяня. — Красный, желтый, зеленый! Ты, бабушка, в костюме Светофорика, правильно?
Я прыснула в ладошку. Михеевна гневно покраснела, еще глубже вживаясь в колоритный образ Светофорика, и угрожающе сказала:
— Ах, вы так! Ну ладно! Сволочи! — и захлопнула дверь.
Я вздохнула. С соседями надо жить мирно, а с такими соседями, как Михеева, — в особенности. Она жутко вредная бабка. Ее манера всех вокруг называть сволочами — это еще полбеды. В прошлом году, когда маленький Мася дорос до почтового ящика и повадился хлопать его металлической дверцей, эта грымза в борьбе за кладбищенскую тишь намазала нам ящик солидолом! Пришлось покупать новое вместилище для почты и новые варежки для ребенка. Жаль, не было возможности заодно купить новую квартиру.
— Коленька, пожалуйста, не надо больше топать, кричать и ронять табуретки, — попросила я. — Баба Света очень сердится, когда шумят.
— Ба-бах! — с грохотом распахнулась входная дверь.
— А вот и я! — радостно возвестил Колян.
Говорил он в полный голос, но слышно его было плохо, человеческую речь заглушил возмущенный животный крик: карликового тигра Филимона, неразумно спрятавшегося от Масяни за дверью, прижало к стене.
— Филя! — закричала я.
— Папа! — завопил Масяня.
— Сволочи! — заорала Михеевна, разноцветная фигура которой нарисовалась на лестничной площадке позади Коляна.
— Баба Света-Светофорик! — громогласно возрадовался Мася.
— Да чтоб вас всех приподняло и шлепнуло! Сволочи! — заругалась взбешенная Михеевна. — Ненавижу! Никакой жизни через вас нет!
— Да чтоб вы онемели! — Я не выдержала и рявкнула еще громче.
Не ожидавшая этого Михеевна ненадолго заткнулась, и Колян молча закрыл перед ней дверь. Крикливая бабка потопала к себе и, пока шла вниз по лестнице, костерила наше семейство на все корки.
Этот неприятный инцидент не заслуживал бы упоминания, не получи он продолжения на следующий день.
Понедельник
— Ключи! Мобильник! Кошелек! Коля, пошел!
— Сок! Печенье! Машинка! Где няня?
— Я здесь!
— Мася, пошел!
Мои любимые мужчины в боевой тройке с няней, данной в сопровождение младшему Коляну, дружно десантировались с третьего этажа.
— Восемь сорок восемь! — я посмотрела на часы, смахнула пот со лба, устало бухнулась в кресло и оглядела ежеутренний разгром. — Нормально пошли…
Коля-большой не успел заправить постель, зато маленькому вполне хватило времени, чтобы разбросать по всей детской игрушки. На кухонном столе стояла грязная посуда, а вот кошачья миска сияла девственной чистотой.
— Мя! — неподобающе тонким голосом вякнул толстяк Филимон, устремив на меня молящий взор круглых зеленых глаз.
Я неохотно поднялась, задала корма скотинке, привела в порядок квартиру, а потом завалилась на диван с намерением поспать до полудня, но с удивлением обнаружила, что никак не могу уснуть. Организм, приученный существовать в режиме постоянной гонки, жаждал движений и действий.
— Отлично, — я приняла вертикальное положение, переместилась к телефону и стала названивать по номерам, которые дала мне Анка.
Номер телефона в квартире, где год назад жила Анютина подруга Маша Петропавловская, остался прежним, но хозяйка там поменялась. Басовитая тетка, снявшая трубку, популярным языком с преобладанием ругательств сообщила, что чернявая курва с этой хаты давно съехала к чертям собачьим, и мне тоже было рекомендовано незамедлительно отправиться в указанном направлении. Адрес показался мне недостаточно точным, поэтому я не тронулась с места и позвонила одному из Машиных экс-супругов. Его телефончик Анюта раскопала в старой записной книжке.
— Мария Петропавловская? А кто такая Мария Петропавловская? — высокомерно поинтересовался дребезжащий тенор. — Ах, моя бывшая супруга! В мое время она звалась Марией Кашиной. Нет, я давно не общаюсь с этой гражданкой. Извините!
Тут у меня возникла мысль, которой я поделилась со спящим Филимоном:
— Похоже, эта Маша не самая приятная особа!
Филя со мной согласился — то есть промолчал. Я позвонила парикмахерше, которая пару лет назад регулярно обслуживала Анку и изредка — за компанию — ее подружку, но мастерица Марию Петропавловскую-Кашину даже не вспомнила, хотя об Анюте говорила с нежностью и тоской. Вероятно, Маша в отличие от Анки не была щедра на чаевые.
Последней моей надеждой была некая Анфиса Блок, пожелтевшую визитку которой Анюта нашла в кармане своей старой шубы. Вроде эта самая Анфиса когда-то работала с Марией Петропавловской в одном офисе.
— Да это же было сто лет назад! — сказала однофамилица поэта, когда мне удалось прорваться к ней сквозь бесконечные короткие гудки.
Чувствовалось, что госпожа Блок очень любит поговорить.
— Мы вместе работали… Дай бог памяти… В «Покупайке»? Или в «Пассаже»? А, нет, в «Городских огнях»!
— В журнале? — заинтересовалась я.
Анка снабдила меня чрезвычайно скудными сведениями о жизни подруги. На вопрос, чем Маша занималась, она ответила в двух словах: «Фигней всякой». Теперь же выяснялось, что обидное словечко
