взглядом.
— Это он? Твоя первая любовь? — просопела мне в ухо незаметно подошедшая подружка. — По- моему, ничего особенного. Что ты в нем нашла?
«Не столько нашла, сколько потеряла», — грустно пошутил мой внутренний голос.
— Не надо, Ир, — попросила я, цепляясь взглядом за уменьшающееся голубое пятно. — Он замечательный мужик и хороший человек. Я…
— Пассажиров Максимову, Рябушкина, Логунову просят пройти на посадку! — перебило меня звонкоголосое радио, сразу же переводя призыв на немецкий и английский.
— Все, — сказала Ирка, разворачивая меня в другую сторону.
— Аллес капут, — согласилась я, запоздало продемонстрировав легендарное знание языка Шиллера и Гете.
38
Грохотом нашего новогоднего салюта запросто можно было разбудить снежную лавину, но зрелище того стоило. Огненные шары и кометы фейерверка изумительно расцветили бескрайнее небо над горной вершиной, куда наша компания забралась для встречи Нового года.
— Загадывайте желания! — кричал Моржик, размахивая искрящей бенгальской свечой, точно дирижерской палочкой. — Небеса так близко — ближе не бывает! Все ваши желания будут услышаны!
— Все-все? — Я испытующе посмотрела на Большую Медведицу.
По идее, ее можно было считать небесной покровительницей ста пятидесяти берлинских мишек…
— Бойтесь ваших желаний, ибо они могут сбыться! — подтолкнув меня локтем, Ирка с намеком процитировала древнюю китайскую мудрость. — Куда ты смотришь? Ты лучше туда посмотри!
Она бесцеремонно развернула меня в сторону пологого спуска, где мои любимые мужчины — муж и сын — уже седлали снегоход с громкими криками «Поехали, поехали, пора кушать тортик!». Сразу чувствовалось, что, если Коляны выиграют гонку на снегоходах и доберутся до тортика первыми, покушать его доведется не всем.
— Какого черта тебе еще надо? — с укором спросила меня Ирка. — Чего тебе не хватает?
Ясно было, что речь идет не о тортике. Я снова посмотрела на черное небо, потом на белую бездну, покачнулась и ответила как чувствовала:
— Наверное, мне не хватает равновесия.
— А ну, слезь с пригорка, — подружка стащила меня пониже.
Я усмехнулась и покачала головой:
— Я про другое равновесие говорю. У тебя монетка есть?
— У меня есть монетки! — встрял в наш душевный разговор хмельной и веселый Вадик. — И не простые, а почти золотые — два евро! Дать? Ты будешь бросать их в пропасть, чтобы сюда вернуться?
— Типун тебе на язык! Вернуться в пропасть, больно надо! Ленка, отойди подальше от края! — снова заволновалась Ирка.
— Давай свои евро! — я взяла у напарника иностранную денежку. — Сейчас я вам кое-что объясню про равновесие. Смотрим на монетку, думаем про жизнь: с одной стороны орел, с другой решка. С одной стороны — ясный ум, трезвый расчет, осторожность и предусмотрительность. С другой — буря чувств, порыв, кураж и восхитительное сумасшествие.
— Ну и что? — нетерпеливо выдохнула Ирка.
— А то, что нельзя раз и навсегда выбрать только одну сторону! Тогда монетка ляжет намертво! — горячась, объяснила я. — Надо найти и не упускать равновесие между тем и другим! В жизни грань тонкая, как ребро монеты, но иначе не катит!
— Сама придумала? Поэтично! — похвалил меня Вадик и проявил прагматизм и предусмотрительность, забрав у меня свои евро. — Ну, поехали истреблять тортик?
В этот момент в кармане моей куртки дважды пискнул мобильник. Я достала его, прочла поступившие эсэмэски и охнула:
— Поезжайте без меня, я спущусь чуть позже. Сначала приму без свидетелей особые поздравления.
Телефон пищал, как голодный птенчик.
— Можно посмотреть? — спросила Ирка и, не дожидаясь разрешения, сцапала мой мобильник. — «С Новым годом, дорогая!», «С новым счастьем, дорогая!», «Дорогая, до встречи в Новом году!»… Ух ты! Итого — шесть поздравительных эсэмэсок с обращением «дорогая»!
— Предсказуемая реакция на мои берлинские послания, — пробурчала я.
— Тогда эсэмэсок должно быть восемь! — вспомнил Вадик.
Динь! — мелодично звякнул мой телефон, добросовестно сообщая о прибытии седьмой эсэмэски.
— Ну-ка! — Ирка бесцеремонно огласила поступившее сообщение:
— «Поздравляю, дорогуша, жить будешь!»
— Это с кем? — заинтересовался Вадик.
— Просто жить, — поморщилась я. — Это от нашего директора Гадюкина праздничный приветик. Похоже, он доволен результатом нашего германского похода. Контракт мы не привезли, но врага устранили: у «змеюк» теперь столько неприятностей, что им не до поглощения конкурентов.
— Итого — семь эсэмэсок от семи растроганных мужчин, — подсчитал Вадик. — Ждем, что тебе напишет восьмой!
— Восьмой не напишет, — хмуро сказала я, отнимая у Ирки свой телефон.
— Почему? — огорчился он.
Я промолчала и отвернулась.
— Потому что он замечательный мужик и хороший человек? — тихо пробормотала моя догадливая подружка.
Она заглянула мне в лицо, вздохнула и потянула Вадика за рукав:
— Пойдем-ка…
Они ушли, хрустя снегом, как сладкоежка вафлями.
«Надеюсь, ты не собираешься заплакать?» — ворчливо поинтересовался мой внутренний голос, когда мы с ним остались одни.
— С чего бы мне плакать? — с вызовом ответила я и запрокинула голову, чтобы не дать пролиться слезам.
В черном небе над горной вершиной слепящими радужными кляксами расплылись огромные яркие звезды.
«Тебе они кажутся невероятно большими, потому что ты близко к небу, — мягко сказал внутренний голос. — А для других эти звезды как звезды. Совершенно обыкновенные».
— И для тех, кто в Берлине? — Я криво улыбнулась и вытерла глаза.
Звезды остались большими и яркими, но расплываться перестали.
«Все будет хорошо», — убежденно сказал мой внутренний голос.
Динь! — мелодично звякнул мой телефон.
