– Что, опять?!
– Вот, вот, «опять» говорят! Небось не одного уже доброго человека ухлопали, гадины! – по-своему развила нашу неосторожную реплику бабуся Помпадур. – А паренек-то рыженький из приличной семьи, племянник соседа моего, Игоря Николаевича!
– Разберемся, гражданочки! – повторил милицейский товарищ и позвал через плечо: – Сема, дуй сюда!
Сема дунул – шарфики снова взвихрились – и нарисовался за спиной призвавшего его коллеги, как картинка из учебника геометрии, пятый класс, раздел «Конгруэнтные фигуры».
Сема был немного повыше, чем не-Сема, а так все то же самое – джинсы, свитер, лобастая башка в коротком ежике темных волос и отсутствие значка с риторическим вопросом про тюрьму, в которую мне по- прежнему не хотелось.
– Сема, побеседуй с гражданочкой, – сказал не-Сема, силикатным подбородком указав на Ирку.
Меня он аккуратно высвободил из захвата бабки Помпадур и сказал:
– Пройдемте.
Голос у него был мягкий и веский, как завернутый в махровое полотенце кирпич.
Я безропотно прошла, куда велели, и оказалась на пороге светлой, просторной, хорошо оборудованной кухни. В ней было много всего – терракотовых изразцов и декоративной керамики, дубовых шкафчиков и тумбочек, хромированных труб, увенчанных гроздьями сверкающих бокалов и потому похожих на обледеневшие деревья. На рабочем столе вереницей, как слоники на бабушкином комоде, выстроились по росту белые агрегаты: хлебопечка, фритюрница, соковыжималка, миксер, тостер, кофемолка. Рядом топорщилась сверкающими лезвиями похожая на дикобраза подставка для ножей.
Все это сияющее великолепие выглядело первозданно-нетронутым, – не похоже, чтобы этим добром кто-то часто пользовался. Как-то не вписывались в стерильную дизайнерскую красоту добрая хозяюшка – хлопотушка в запятнанном фартуке, кулек с картофельными очистками и пыхтящая на плите кастрюля с борщом!
И уж точно совершенно лишними предметами в интерьере были сверкающая сковородка на диване и неподвижное человеческое тело на полу.
– Этого рыжего парня я вижу в первый раз в жизни! – заявила я, упреждая возможный вопрос.
Сказано это было веско и громко – чтобы Ирка услышала и не ляпнула, чего не надо.
Она и не ляпнула.
Она, умница, сказала то же самое, что и я: рыжего юношу мы не знаем, с владельцем квартиры господином Костиным Игорем Николаевичем не знакомы, а приехали к нему для того, чтобы договориться об интервью на телевидении (тут я достала из сумки служебное удостоверение). Адрес Игоря Николаевича нам дали в краевом Союзе нумизматов (вот их телефончик, можете позвонить и проверить), координаты Союза нумизматов подсказали в гор-справке (их телефончик вы и сами знаете, тоже можете проверить). Полчаса назад мы обе были у меня (вот адрес постоянной регистрации в паспорте, все, как положено), оттуда приехали на такси («Калина» серебристая, номер такой-то, да вы в окно посмотрите, машина еще со двора не выехала, наверное), а до того тихо-мирно сидели дома. Откуда звонили в справочную, нумизматам и в службу такси!
– А синяки под глазами у вас откуда? – спросили еще любознательные и бестактные Сема и не- Сема.
– А из операционной краевой офтальмологической клиники! – блестяще отбрила я и показала соответствующую справку.
И все. Нас отпустили!
– Уходим, уходим! – еще не до конца поверив, что нас не задерживают, поторопила меня Ирка.
Я не удержалась и в дверях присела, чтобы погладить кота (или кошку?). Он оказался общительным парнем (или девушкой?) и скрасил своим участием наш напряженный разговор с милицейскими товарищами.
Сначала игривый зверь забавлялся с бахромой на подоле Иркиной юбки, а потом и вовсе осмелел, забрался на спинку дивана и самозабвенно ловил когтями концы атласной ленты, которой я перед выходом из дома перевязала волосы. Наскоро сооруженная прическа «конский хвост» была уж очень незатейливой, а ленточка добавила моему образу хоть немножко романтичной загадочности.
То есть мне хотелось думать, что она ее добавила. А впрочем, какая разница? Сема и не-Сема своими махрово-кирпичными голосами раскололи бы и само воплощение загадочности – египетского Сфинкса!
– Но нас с тобой они не раскололи! – тихо радовалась Ирка, мягко, но настойчиво подпихивая меня к выходу.
На лестничной площадке в подобие бального танца взволнованно переминались парадно-выходные шерстяные боты: шаг вперед, два назад… Расфранченная бабулька разрывалась между распахнутой дверью в квартиру мастодонта и корифея (кстати, где же он сам?) и приоткрытой калиткой собственной хатки. Оттуда доносились густой кисельный запах сердечных капель и женские всхлипы. Не очень горестные, но вполне проникновенные.
Поверх раскачивающегося плечика пританцовывающей бабульки я заглянула в щель приоткрытой двери. Мой цепкий взгляд выхватил узкий фрагмент изображения, вместивший тыльную часть аппетитно изогнутого силуэта, стильный узел волос на затылке и нежную розовую пятку в серебряных оковах модельной босоножки.
– Жена хозяина, – пояснила бабка в ботах, хотя я ее ни о чем не спрашивала. – Вишь, убивается! А как же? Сам-то в больнице, этого вот сковородкой убили, а она, бедная, покойника нашла!
Оценив поразительную осведомленность старушенции, я остановилась и даже открыла рот, чтобы задать ей первый из десяти одновременно родившихся у меня вопросов, но тут из норы мастодонта выглянул Сема, и я сочла за лучшее улизнуть.
В такси по дороге домой моя дорогая подружка дергалась и разевала рот, как вытащенный из воды карась. Ей явно хотелось поговорить, но я молчала. Мне хотелось спокойно подумать, однако сделать это удалось только поздно вечером, уже после ужина и перед сном.
Удовольствие от тихой вечерней трапезы подпортил телефонный звонок начальства. В ответ на мое тоскливое «алло» трубка вздохнула и хлюпнула, словно в болоте лопнул газовый пузырь. Знакомый был звук, и не сказать, что приятный.
– Добрый вечер, Антон Иванович, – догадавшись, кто мне звонит, обреченно сказала я.
– Йылена! – сказали в трубке.
Так своеобразно мое вполне заурядное имя произносит только один человек. Мой шеф. Он и сам весьма своеобразен. Директор нашей телекомпании Антон Иваныч Хлопов – человек пожилой, не обремененный высшим профильным образованием и светскими манерами.
В свои лучшие годы он возглавлял партийную ячейку станкостроительного завода, а в лихие времена приватизации умудрился отхватить себе кусочек капитала. По странной прихоти, которой, похоже, он сам до сих пор удивляется, новоявленный капиталист вложил свои деньги не в ферму по разведению нутрий, а в акции телевизионного канала, которым и руководит теперь по мере сил и способностей. Это пока не превратило нашу фабрику новостей в филиал станкостроительного завода, но что-то общее с образцовым социалистическим производством у нас, бесспорно, есть.
На вверенном Антону Иванычу участке информационного фронта царят чистота, порядок и образцовая трудовая дисциплина. Пожарная безопасность неукоснительно соблюдается, штатные единицы строго контролируются, имущество регулярно подвергается инвентаризации, видеокамеры исправно снабжаются кассетами, принтеры – бумагой, буфет – компотом из сухофруктов, а туалеты – хлоркой, пипифаксом и мылом «Весенняя сирень».
Однако решение задач, относительно которых Антон Иваныч не может или не хочет сказать свою любимую фразу: «Этот вопрос будет рассматривать руководство заводоуправления», делегируется подчиненным, так называемым «управленцам среднего звена». В частности – главному редактору, то есть мне.
– Йылена! – повздыхав, с глубоким прискорбием и откровенным укором сказал Антон Иваныч. – Как тебе не совестно обманывать руководство? Я-то думал, ты на больничном сидишь, а ты по городу бегаешь.
– Кто сдал?! – вскинулся мой внутренний голос. – Не иначе Круглова, неблагодарная зараза!
