Орна Порат удостоена Национальной премии Израиля. Орна Порат основала театр для детей и руководит им. Орна Порат непременно выступает в художественной части официальных церемоний. Едва приехав в Израиль, я увидел ее в телевизионной передаче торжественного собрания, посвященного памяти павших воинов Армии Обороны Израиля. Церемония состоялась у Стены Плача, там присутствовал весь цвет Израиля, и величественная женщина в длинном просторном платье читала отрывки из Книги Пророков. Читала просто и хорошо. Я тут же понял, что передо мной народная артистка Израиля, даже если здесь и не присваивают таких званий. Но историю этой женщины в свете факельного огня, у тысячелетней стены — как можно было вообразить?!
Не догадывается об истории одной из своих жилиц — маленькой судомойки — и дом, заселенный репатриантами из России. По-видимому, тоже репатриантка — из какой-то арабской страны, особенно если судить по ее детям, с которыми она только на людях разговаривает на иврите. Скажет два-три слова, не больше.
Пронюхавшему про нее репортеру пришлось что называется клещами вытягивать из нее рассказ о ее судьбе. Когда же он, наконец, собрал свои листки, она вдруг попросила не писать о ней в газетах и не называть ее имени: она боится мести.
Газетчик предложил вымышленное имя. Обещал не публиковать адреса. Полчаса уговаривал — мог бы уговаривать и час. Хозяйка слушала, не шевелясь и не возражая.
Я прочитал этот материал в рукописи. Увидев фильм об Орне Порат, я подумал, что эти две жизненные истории пересекаются между собой, так никогда и не соприкоснувшись.
Почти Челюскин
Если у израильской газеты больше нет мочи толочь в ступе политику, ей вовсе не требуется, передышки ради, печатать какой-нибудь авантюрный роман. Достаточно выслать репортера на улицу с заданием остановить первого попавшегося прохожего и выспросить его биографию. Приключений его еврейской жизни с лихвой хватит на три года захватывающего чтения, независимо от того, наскочит ли репортер на принца или нищего. Судя по газетным материалам, наши репортеры чаще натыкаются на принцев, но это лишь потому, что, как и всех газетчиков в мире, их больше тянет к великосветским бубенцам.
На днях я прочитал про одного такого принца. Зовут его Сало Собельский. Живет он, конечно, в Кфар- Шмарьяху. Конечно, — потому что нет лучшей резиденции для принцев, чем этот фешенебельный район вилл. Породистые собаки Кфар-Шмарьяху вступают по секрету от своих хозяев в мезальянсы с окрестными барбосами, отчего довольно бойко уже болтают на туземном иврите. Зато соблюдающие себя верховые лошади, выезжая на прогулки или прибывая на теннис, изъясняются исключительно на англо-саксонском наречии.
Репортер долго расписывает собак и лошадей Собельского и его американской жены Джейн, их коллекцию грамзаписей опер Верди, а также салоны виллы, украшенные картинами в музейных рамах. Лишь затем выясняется, что блистательный принц Сало не кто иной, как сын старого Гершеля Собельского. Бедняка-журналиста Гершеля, писавшего на идиш, хорошо знали убитые немцами литовские евреи. Гершель их заблаговременно предостерегал от Гитлера и умолял бежать куда угодно, хоть на край света. А когда его не послушались, схватил свое единственное достояние — язык идиш, и побежал без оглядки, пока не добежал до Патагонии.
Вот почему ребенок старого Гершеля из Ковно родился недалеко от Южного полюса. В обществе огнепоклонников, в тысяче километров от ближайшего города, в самом деле похожего на город, а именно от столицы Чили Сант-Яго. Уже одна эта анкетная деталь стоит, по-моему, двух верховых лошадей, пленивших репортера своими кличками: 'Тоска' и 'Нини'. Так что поклонник Верди и его супруга могут ездить верхом на 'Тоска-Нини'.
После этой элегантной подробности репортер перечисляет другие заслуги Сало перед человечеством. Разговаривает на пяти языках. Состоит в менеджерах знаменитой итальянской фирмы компьютеров и пишущих машинок 'Оливетти' в Осло. Управлял норвежским филиалом. Репатриировавшись в Израиль, принял израильский филиал 'Оливетти'. За пять лет поднял годовой оборот с постыдного одного миллиона долларов до вполне респектабельных пятнадцати миллионов.
Папа Гершель, конечно, изумился бы чекам, которые подписывает его ребенок. Ничего подобного ему и не снилось, хотя, как и все папы, он желал своему мальчику судьбу полегче своей. Намучившись в Патагонии, где решительно никто не читал на идиш, и, перекочевав поближе к цивилизации, в городок Консепсьон, всего в полтысяче километров от города Сант-Яго, Гершель послал сына учиться в благословенную Италию.
Отсюда, как можно догадаться, и музыкальные лошади 'Тоска-Нини', и секретарша Сало итальянка.
Натуральная итальянка, подчеркивает репортер, замечая, что собаки Сало — натуральные норвежки. Из Осло. Одна из них отзывается на сложное имя 'Ингентин', что в переводе на туземный иврит значит 'Чепуха'.
Натуральная итальянка работает в офисе Сало в Рамат-Гане. Офис трехэтажный. Интерьеры скромные, но роскошные. Мы, деревня, так не умеем, у нас либо мраморные полы, либо обои под мрамор. А офис Собельского оформлен по эскизам его жены-американки, с которой он познакомился в Италии. Джейн Собельская училась дизайну у итальянцев. У самого Беллини. Более того, у Рудольфе Бонте.
Мы о таком и не слыхали, откуда нам, серым. Впрочем, для нас линия дизайнера Бонте не так интересна, как линия кругосветного путешественника — Собельского. Почему после Чили и Италии ему и в Осло не сиделось? Почему в Норвегии он вдруг уговорил американку Джейн принять еврейство и репатриировался с ней в Израиль? 'Кошер' Сало не ест и сейчас, а сионизмом и вовсе никогда не болел, скорее наоборот.
О том, что скорее наоборот, свидетельствует важный период между Италией и Норвегией. Репортер ярко осветил этот период как связанный через Сало с мировыми знаменитостями. Дело было в Сайт-Яго, куда по восходящей линии, из Патагонии через Консепсьон, добрался-таки упорный Гершель, отчаявшийся писать на идиш и открывший в столице Чили фабрику аптечных резиновых изделий. Каких именно, сказать не могу: репортер не сообщает. Зато он подчеркивает, что у Сало, вернувшегося из Италии, была шикарная квартира в Сант-Яго. И кто только в нее не был вхож! Кто только не проводил там ночей в беседах о благе человечества, потягивая виски и попыхивая сигарой! Но прежде всего — о благе чилийских трудящихся, вступивших на путь революционных преобразований под руководством президента Альенде. В компании сына старого Гершеля бросались в глаза: голландский кинодокументалист-классик Иорис Ивенс, друг Кармена, советского кинопоэта революции на Кубе; кубинский певец свободы Сильвио Родригес и его американский собрат Дин Рид; кинопродюсер Коста Гаврас, миллионер-революционер. И, наконец, гость из Москвы, Евгений Евтушенко. В самом деле, какая может быть на свете революция без Евтуха, как его ласково называют политзаключенные на его родине. Но и без сына старого Гершеля чилийцам никак нельзя было обойтись в их национально-классовой битве с монополистическим американским капиталом. Сало с восторгом встретил избрание бедного президента и вскоре перешел с ним на 'ты', став главой почтово- телефонного ведомства, которым его назначил Альенде.
Таким образом, сын ничему не научился у отца. Если старый Собельский, по крайней мере, заблаговременно убежал к Южному полюсу, то молодой Собельский кинулся к Северному и домчался до Канады лишь тогда, когда его почему-то не укокошил кровавый диктатор Пиночет. Так что между Чили, Италией и Норвегией затесалась еще и Канада. Там его и отыскала знаменитая фирма пишущих машинок. Там же Собельский, по-видимому, крепко задумался. А в Осло, надо полагать, окончательно решил, что дожидаться революции в Норвегии не стоит.
Но все это лишь догадки.
Не вызывает сомнения одно. Купил дом в Кфар-Шмарьяху и репатриировался в Израиль. Скромно, но роскошно.
Немецкие дворники
...На днях у знакомых встретил чету, прилетевшую из Западного Берлина устраивать какие-то свои дела
