Татьяна Филипповна сказала, что встреча должна быть торжественной и горячей, чтобы каждый почувствовал, как это радостно — вернуться в родной дом. Говоря так, она, по разумению Аси, представляла себе час, когда Шуркин отец, бородатый командир в простреленной шинели, покажется на пороге детского дома. Этого часа ждут все детдомовские мальчишки…
Во дворе у колоннады Асю поджидает неумолимый Федя. За ремешок косоворотки засунут номер газеты. В калитку Федя шагнул первым. Ася плелась позади.
Мама говорила, что в трудные минуты надо быть философом. Ладно. Будь что будет…
До бульвара дошли молча, но только ступили на аллейку, Ася вскрикнула:
— Видишь, кто идет?! Видишь, придется вернуться…
Варя тоже заметила Асю. Вынула из книжки письмо, машет:
— Аська, пляши! Жив-здоров.
Ася пляшет, читает вслух о том, как красные войска бьют деникинцев, о том, что победа близка. Федя тоже любуется письмом, пришедшим с фронта.
Ася тащит Варю:
— Бежим к Татьяне Филипповне! Ей сразу веселее станет. Ведь мы от Андрея тоже долго не получали писем. И вот, пожалуйста!
Варя отводит глаза.
— Идите, ребята, куда шли.
Ася удивлена. Варю выручает возглас Феди:
— Наши! Вот они, черти!
По бульвару, на дорожках которого пестреют первые опавшие листья и шелуха подсолнухов — эти дорожки никто не убирал в Москве девятнадцатого года, — спешат колонисты. Сотня ребят, сотня знакомых лиц. Ася кричит на весь бульвар:
— Ох, Катька!
— Аська! Длинная стала.
— Ой, ты и черна!
— Федька, ура!
Пока колонисты еще не нарушили рядов, Ася видела Ксению. Размахивая по-военному руками, она шагала чуть поодаль, зорко следя за колонной. Где же сейчас Ксения? Куда девалась?
Вцепившись в загорелую Катину руку, Ася беспокойно озирается. Правда, где же Ксения? Заметила она или не заметила, что это именно Ася Овчинникова внесла анархию в сплоченные ряды? Оглядывается и Катя:
— Ксения Петровна! Вот же Аська!
Ксения смотрит на Асю и вдруг подмигивает ей, как старый товарищ. А Ася… Честное слово, еще никогда, никогда Ася так глупо не улыбалась…
Солидно, вразвалочку Федя идет переброситься словом — другим с Ксенией. Ася шепчет подруге:
— Катька! С чего это она мне? Видела?
— Все вижу! — Толстые добродушные губы складываются в лукавую гримаску. — А что? Она же меня просвещала, готовила в Союз. И я ее просвещала. Да еще Татьяна Филипповна писала ей насчет тебя. Все выложила! — Катя так почернела за лето, что улыбка ее стала ослепительней прежнего. — Ксения собирается дать тебе поручение. Напишешь стихи к октябрьским торжествам?
Ася не позволяет себе ни взвизгнуть, ни подпрыгнуть. Но удержаться от того, чтобы не чмокнуть Катю, не в силах. Хотя теперь доказано, что поцелуи вредны; даже рукопожатия, и те отменяются по соображениям гигиены.
— Катька, вспомни, что Ксения про меня говорила?
— Что ты сделана из хорошего материала.
Для Аси не секрет, чьи слова повторяла Ксения, но для всего мира — секрет! Одна Ася владеет тайной двух взрослых людей… Подчеркнуто безразличным тоном девочка осведомляется:
— Ей только одна Татьяна Филипповна писала?
Улыбка вновь шевелит губы все знающей и все понимающей Кати.
— Всякое получала… на свою голову.
Ася довольна. Милая, милая Ксения!.. Вот она подошла к Варе. Сразу видно, что к Варе, а не к некой гражданке Шишкиной. Рассматривает Варины книжки и вовсе не пожимает плечами. А Варька скорей всего выкладывает Ксении свою последнюю мечту. Она собирается на рабфак, на рабочий факультет, где даже малограмотного человека, как разъясняли на фабрике, могут обучить самым высшим наукам…
Ксения добирается и до Аси.
— Дай хоть взглянуть на тебя. Ты, я слышала, по важному делу идешь?
— Ага! — Ася знает, что у нее сейчас вид, словно у глупого теленка, но ничего поделать со своим видом не может…
Колонисты двинулись к дому, на бульваре остались Ася, Федя и Варя.
— Так что же у вас за важное дело? — спрашивает Варя.
Ася начинает рассказывать.
Феде остается лишь удивляться. Непонятна ему эта Аська! То увиливала, идти не желала, а теперь вдруг взвилась. Оказывается, у нее в Наркомпросе куча важных дел! Она надеется освободить директора от посторонних лекций и дать ему возможность воспитывать детей; она собирается создать Татьяне Филипповне нормальные условия для работы. И еще думает выпросить каждому по учебнику, а для всех волшебный фонарь… Что ее эдак пришпорило?
Варя удивляется себе. Долго ли будет так продолжаться? Всякий раз, как она вглядывается в эту девчонку, в этого тощенького цыганенка, она не может не видеть рядом другое лицо. Ведь и улыбкой они схожи, своей немного растерянной, милой улыбкой… Одно остается: чтобы Ася вдруг молвила: «Вот какая штука».
Ася подхватывает на лету желтый скрюченный лист и, желая показать, что тема разговора исчерпана, говорит:
— Вот какая штука.
Варя потрясена. Сбываются же помышления! Прежде чем распрощаться, Варя не то шутя, не то серьезно обращается к Асе:
— Выпросила бы ты заодно и мне удачи.
Слово «счастье» она не решается произнести.
Разговор у калитки
В здании на углу Остоженки и Крымской площади, в том здании, к которому судьба привела Асю в третий раз в жизни, Надежды Константиновны не было. Сидящая внизу у вешалки женщина выпроводила ребят за порог:
— Штатный ищите. Туда, в купеческие хоромы, весь культпросвет проводили.
В Штатном переулке, в «хоромах», окруженных садиком, оказалось полным-полно народу. Работники внешкольного образования, или, как их вскоре стали называть, «политпросветчики», заполнили комнаты и коридоры, заняли все скамьи и подоконники.
Все требовали к себе внимания: День пропаганды нельзя было встретить с пустыми руками. Кто добивался брошюр, кто плакатов, кто лектора, кто требовал целую концертную бригаду. У одного из столиков шла шумная регистрация приезжих, собравшихся на какое-то совещание.
Федя пошел на разведку. Вернувшись, шепнул:
— Дома она. Обедает.
— Вот видишь… Ее и нет! — обрадовалась Ася.
— Ничего ты не поняла.
Федя заговорщицки склонился к Асе и выложил план, согласно которому они вдвоем подстерегут — он выразился «перехватят» — жену Ленина. Так и сказал: жену Ленина. С солидным мужским одобрением
