по специализации химия. Член Консервативной партии Великобритании. Заочно судим по делу Локкарта в 1918 году».
Далее в протоколе следует описание деятельности Рейли по указанному делу:
«Находился на территории России с политической миссией в штаб-квартирах Деникина в Крыму и Одессе до конца марта 1919 года. Во исполнение приказа британской миссии в Константинополе я информировал свое руководство о ситуации на юге России, в частности, о положении дел на Деникинском фронте. После этого я был отозван на мирную конференцию в Париж.
В период с 1919-го по 1920 год работал с различными эмигрантскими группами, а также по поручению правительства Великобритании проводил серию переговоров с Яжошинским и Барком по важнейшим вопросам финансирования некоторых коммерческих и промышленных проектов. [7] Все это время я являлся сотрудником британской секретной службы. Моя главная задача заключалась в информировании правящих кругов Англии по российской проблематике.
В конце 1920 года вошел в близкий контакт с Савинковым и уехал в Варшаву, где он занимался организацией различных экспедиций на российскую территорию. Принял участие в одной из них, после чего получил приказ вернуться в Лондон.
В 1923-м и 1924 годах занимался делами частного бизнеса. В это время я отошел от антисоветской деятельности, хотя никогда не скрывал, что поддерживал Савинкова и постоянно с ним переписывался. Даже находясь в Америке, я продолжал консультировать британское правительство по русскому вопросу. В указанный период я часто посещал Соединенные Штаты, а с 1925 года стал проживать в Нью-Йорке.
В конце 1925 года я нелегально перешел финскую границу, прибыл в Ленинград, а оттуда в Москву, где и был арестован».
Из протокола допроса С.Д. Рейли, 9 октября 1925 года:
«Я прибыл на территорию Советской России по личной инициативе, поскольку узнал от Бунакова о существовании мощной подпольной антисоветской группировки.
Всегда активно участвуя в антибольшевистской деятельности, я находил возможным финансировать контрреволюционные организации из личных средств. В период 1920–1924 годов на эти цели мною было потрачено по минимальным подсчетам около 15–20 тысяч фунтов стерлингов.
Я всегда владел информацией о внутренней ситуации в стране, получая ее из некоторых российских источников, а также от разведывательных служб Англии и Америки».
Как видно из протокола, Рейли показал, что нелегальный переход советской границы он осуществил «по личной инициативе». Позже он признал свои связи с Лондоном и то, что «Трест» послужил лишь катализатором давно задуманного плана.
Незадолго до ареста Рейли однажды сказал Якушеву, что знает практически всех агентов британской разведки, работающих на территории Советской России, однако на допросах упорно отрицал этот факт. Казалось, что он иногда забывал о роли обвиняемого и порывался говорить на общие темы, словно консультант по «русскому» вопросу, а не арестованный шпион. Могло показаться, что Рейли не интересует его собственная участь. Лишь только когда ему довольно прозрачно намекнули, что смертного приговора, вынесенного еще в декабре 1918 года, никто не отменял, вызывающее поведение Рейли пошло на убыль. 30 октября 1925 года он пишет следующее письмо:
После долгих размышлений я чистосердечно полностью признаю выдвинутые против меня обвинения и выражаю свою готовность дать всю известную мне информацию, которая может заинтересовать ГПУ. Прежде всего это касается организационной структуры британской секретной службы и ее агентов. Кроме того, я обладаю некоторыми данными об американской разведке, хотя в этом вопросе осведомлен значительно меньше, как и о русских эмигрантах, с которыми мне приходилось иметь дело.
Надежда Рейли на вмешательство британского правительства длилась недолго. Теперь он хотел только одного – жить, жить любой ценой, пусть даже выдав все тайны своей бывшей службы. «Высокие идеалы» и «философские принципы», воплощавшиеся на деле в провокации, диверсии и террористические акты, были отброшены. Теперь ради спасения собственной жизни Рейли был готов идти на любые жертвы.
Можно лишь предполагать, о чем думал этот человек бессонными ночами в одиночной камере. Казалось, что еще совсем недавно он и Савинков пили в парижском клубе за успешное возвращение из России и с интересом рассматривали высоко взлетающие стройные ноги в вихре френч-канкана в одном из бесчисленных кабаре ночного Монмартра. Савинкова больше не было…
Рейли стал часто жаловаться на бессонницу, и к нему вызвали доктора. На допросе он иронично заметил, что если бы контрреволюционный заговор в 1918 году удалось осуществить до конца, то красные едва ли обходились бы с ним так гуманно.
5 ноября 1925 года революционный трибунал вынес ему смертный приговор.
После ареста Рейли для «Треста» начались трудные времена.
Мария Захарченко рвалась в Москву, в надежде на то, что Рейли не убит, а только ранен. В этом случае она спасла бы его любой ценой. «Здесь мучение, темнота и одиночество, полное неведение, – писала она Якушеву. – Я не могу отделаться от мерзкого ощущения, что каким-то образом предала Рейли и ответственна за его гибель. За «окно» отвечала я. Ради всего нашего движения я прошу позволить мне работать в России».
Ей был обещан вызов в Москву.
Жена Рейли, Пепита Бобадилья, лично приехала в Хельсинки и встретилась с Захарченко. Она показала последнее письмо мужа, переданное ей через Бунакова, который, кстати, допускал возможность ареста Рейли. Мария изо всех сил убеждала Пепиту, что «Трест» никоим образом не может быть замешан в случившемся несчастье.
Поверив ей, Пепита поместила в «Тайме» некролог, в котором сообщалось, что Рейли был убит 28 сентября 1925 года войсками ГПУ у села Аллекюль в России.
На квартире же Стауница после ареста Рейли немедленно поднялась тревога. В ней собрались Якушев, Лановой, Зубов, Мукалов и сам Стауниц. Двое последних не знали, что же произошло на самом деле, поэтому остальные старательно разыгрывали перед ними спектакль. Мукалов, абсолютно разбитый морально, нервно куря папиросу за папиросой, жег бумаги, не замечая, что весь пол уже засыпан окурками. Что касается Якушева, то он вообще собрался в Ленинград, но вернулся обратно, поскольку как никто другой был заинтересован в продолжении широкомасштабного использования «Треста». Вместо него в Ленинград отправились Зубов с Мукаловым, которым предписывалось выяснить, что же произошло на финской границе в ночь на 19 сентября. Чтобы успокоить Мукалова, ему показали телеграмму от Марии Захарченко, на которую уже заранее был готов ответ – «Болезнь завершилась смертельным исходом».
Хотя из Финляндии ожидали Захарченко, приехал Радкевич. Он тут же кинулся к Стауницу и потребовал объяснений. Его глаза мерцали нездоровым блеском, а рука находилась в кармане, словно он был готов выхватить оттуда револьвер. Ошарашенный Стауниц, в свою очередь, сделал удивленное лицо и принялся расспрашивать Радкевича о судьбе Рейли, мотивируя это тем, что в Финляндии про это должны знать гораздо лучше.
Радкевичу ничего не оставалось делать, как рассказать, что в назначенный час он и капитан Русенштерм вышли к линии границы и вдруг услышали стрельбу и крики. Тогда они поспешно подползли к реке в надежде, что если в перестрелке кто-нибудь уцелел, то он, возможно, пересечет реку, пусть даже и раненый. Никакого представления о том, что произошло с Рейли и его сопровождавшими, Радкевич не имел: он и Русенштерм вообще полагали, что стычка произошла между пограничниками и контрабандистами. Они напрасно прождали до утра, на другом берегу виднелись лишь новые пограничные посты. С «окном» у Аллекюль пришлось распрощаться. После разразившейся катастрофы Радкевич перешел границу в другом месте.
Многие источники, рассказывающие сейчас о задержании, последующих «признаниях» и возможной казни Рейли, претендуют на правдоподобность, но по сравнению с более ранними версиями в них присутствует масса взаимоисключающих противоречий. Даже правда,
