– Хорошо. Буду ждать завтра. До скорого, старина.
Ариф отложил в сторону аппарат и потер пальцами переносицу. Он чувствовал какое-то неопределенное, туманное беспокойство: иногда оно приходило после благополучно завершенной драки. До конца этой драки было далеко… Вечер получался пустым, лететь куда-либо на поиски приключений ему не хотелось. Ариф щелкнул пальцами и выкрикнул в сторону башни:
– Пригласите леди Андерсон, и приготовьте легкий ужин!
Пить с самого утра и оставаться к вечеру трезвым – это надо уметь. Ариф Кириакис умел, но сегодня ему ужасно хотелось быть пьяным: не расслабленным и чуть хмельным, как обычно, а именно пьяным. Не получалось. Выпитое вино, вместо того, чтобы затуманить сознание и окрасить мир в нежно-розовый цвет, наоборот, заострило все чувства и эмоции, доведя их до той невидимой грани, за которой всегда кончаются слова и начинается отчаяние. Ужас Эндерби, пронзительная ледяная горечь пережитого на мертвом корвете все еще бродили в подсознии Арифа, лишая его покоя и требуя выхода: он пил бокал за бокалом, ощущая давление неясных, глухих желаний, который поднимались в его груди и терзался вновь возникшим в душе ощущением своей полнейшей, младенческой беспомощности. Он был бы рад сейчас взбеситься, разнести в куски свое соломенное плетеное креслице, может быть, свернуть кому-нибудь шею; он не мог: вокруг стояла горечь, она холодила его сухое полуобнаженное тело, замыкала его в несокрушимую ледяную башню, лишенную дверей… далекий запад, уже наливающийся тяжеловесной закатной бронзой, равнодушно светился в его пустых остановившихся глазах.
– Милорд…
Голос Коринны Андерсон прозвучал мягче, чем обычно – глубже: сейчас в нем волнисто играли нотки призывной женственности. Ариф не сразу понял, кто к нему обращается: повернувшись в кресле, он посмотрел на свою гостью с секундным изумлением:
– Ах, это наконец вы… прошу.
На Коринне было короткое светлое платье, украшенное, по бифортской моде, тонким тканевым пояском. Сев в кресло, она изящно скрестила свои длинные, успевшие покрыться золотистым загаром ноги и решительно тряхнула рыжей гривой:
– Вы непохожи на себя самого. Что-то случилось?
– За последнее время случилось столько всего, что я просто теряюсь в поисках разумного ответа, – Ариф осторожно сжал пальцами ее ладонь, отпустил и откинулся на спинку кресла, прикрыв глаза. – Выпейте со мной. А?
– С удовольствием. – Коринна ловко распечатала принесенную слугой бутылку вина, разлила пенящуюся алую жидкость по бокадам и сняла со стоявшего на краю стола подноса тарелки с ветчиной, тонко нарезанным сыром и овощами. – Вы решили ужинать пораньше?
– Угу, – ответил Ариф, не открывая глаз, – я хочу есть… к тому же уже, в общем-то, вечер. Меня что-то тревожит, – признался он, кладя руки на стол. – Если бы мы все были сейчас вместе – Баркхорн, Нина, Роббо с Кэтрин – мне было бы легче. А так…
– Я успела заметить, что вы плохо переносите одиночество.
– А вы?
Коринна грустно усмехнулась и подняла свой бокал:
– Мне часто приходится бывать в одиночестве. Так уж устроена моя жизнь… вам здесь гораздо проще – более того, понять реалии нашего быта вы просто не в состоянии. У нас одиночество ощущается физически…
Ариф молча чокнулся с ней, выпил весь бокал одним махом и ковырнул вилкой в тарелке. Жуя тонкий ломтик пряного мяса, он незаметно наблюдал за сидящей перед ним женщиной. Она была старше его почти на десять лет, она прожила свои годы в условиях куда менее комфортабельных, чем он, но, как ни странно, сумела не растерять своей почти юной привлекательности – глядя на нее, Ариф вспоминал о том, что первые морщинки уже побежали вокруг его подвижных глаз и складки, пока еще тонкие и незаметные, прорезали его скуластое лицо, упрямым треугольником сходясь над крыльями горбатого острого носа. Он чувствовал себя по крайней мере ее ровесником, имея для этого немало оснований. Те самые десять лет арифметической разницы были для него стремительным калейдоскопом, вращавшим сознание и обраставшую событиями и чувствами память со скоростью, доступной немногим из людей. Они отточили его мысль до кинжальной остроты, запрессовали в нее сотни и тысячи мельчайших оттенков пережитых чувств и ощущений – но, странное дело, сейчас он даже и не пытался проанализировать шевелящиеся в груди эмоции, ему не хотелось принимать какое-либо решение, он плыл по воле невидимых, поющих в ее голосе волн, и был счастлив от этого.
– Мир, рухнувший после Войны, всех нас сделал несчастными, – негромко произнес он. – Возможно, я вещаю прописные истины, но – в каждом из нас, в глубине наших генов живет память о былом могуществе и былой свободе. О том далеком теперь времени, когда человек был волен в своих решениях и никто не претендовал на пресловутую монополизацию истины… эта память неистребима, она бродит на задворках подсознания, заставляя всех нас сомневаться. И мы сомневаемся, даже несмотря на все те меры по «промывке мозгов», которые были в большом ходу на протяжении последних столетий. Посмотрите на себя: стоило вам очутиться в атмосфере, достаточно близкой к нормальному свежему воздуху, как вы расцвели, и все ваши прежние убеждения, те самые, которые вы еще вчера отстаивали с таким воинственным пылом, слетели с вас как шелуха. Они вам больше не нужны, не так ли?
– Я поражаюсь вашему умению образно формулировать мысль, – рассмеялась в ответ Коринна. – Скажите, вас этому научили в орегонской академии?
– Этому невозможно научить. Человек или приходит к правильному пониманию окружающих его вещей, или не приходит – вот и все. Никакие профессора не смогут вложить мозгов законченному кретину, способному лишь на тупое усвоение информации… видите ли, нас учили анализу, а среди аналитиков побеждает не самый усидчивый, а самый артистичный: человек, способный распознать корни дерева по его прошлогоднему листу.
– Но вы, кажется, тоже иногда ошибаетесь?
Ариф подцепил вилкой очередной кусочек ветчины, не спеша отправил его в рот и ответил, жуя:
– Если говорить всерьез, то ошибаться по-настоящему мы начали именно в этой, нашей с вами истории. К примеру, вся та работа, что была проведена на Грэхеме – в сущности, пустая трата времени и сил. Но что мы знали? Точнее, что мы могли знать? Мы стреляли во все стороны, надеясь, что хоть пара выстрелов
