— Фрейлина государыни и ее самое доверенное лицо.
Я отвечаю машинально, а сам лихорадочно соображаю, как сообщить Питеру инструкцию, чтобы этого не узнал Маринелло. Тут меня осеняет, и я подаю сигнал.
— Слушаю тебя, Андрей, — отвечает мне Стремберг.
— Нельзя ли перед передачей письма адресату внедрить в Питера Лачину нашего агента? Я не рискую раскрывать ему секрет конверта, может подслушать Маринелло.
— Хорошо, мы это сделаем, но поясни, ради Времени, в чем тут фокус. Или ты думаешь, мы что-нибудь поняли, из той тарабарщины, на которой ты любезничал с Ниной Матяш?
— Если вскрыть печать, содержимое конверта сгорит. Письмо надо вскрывать, надрезав конверт.
— Гм! Эта Нина — умная и изобретательная особа. Еще что?
— Мы можем блокировать какую-нибудь личность от внедрения в нее агента ЧВП?
— Трудно, но можно. В данный момент твой собеседник блокирован. Кого ты еще предлагаешь блокировать?
— Двух гвардейцев, которых я дам в сопровождение Питеру Лачине.
— Будет сделано. Действуй дальше.
— Господин Лачина. Куда и когда вы поедете дальше?
— Завтра утром через Кору переправят два воза с товарами, которые я якобы ожидаю. Мы сразу же отправимся через Мазовию в Гомель, где меня встретит князь Холмский. С ним я доеду до Суздаля. Или передам письмо ему, если он даст мне новое поручение.
— Ясно. До Гомеля вас проводят два моих гвардейца.
— Зачем это?
— Епископ Маринелло приложит все усилия, чтобы заполучить это письмо, и не остановится ни перед чем.
— Мои попутчики — надежные люди.
— Ни на кого нельзя полагаться в данном случае.
— Почему?
— То, что нельзя купить за деньги, можно купить за большие деньги, а этого Маринелло не пожалеет. Тот человек, который сегодня утром спас вашу жизнь, ночью может или придушить вас, или просто выкрасть письмо. Смотря, сколько ему заплатят.
Питер задумывается.
— Пожалуй, вы правы.
Разговаривая таким образом, мы доходим до зарослей ивняка на берегу реки. Внезапно там трещат ветки, слышится возня, сдавленные крики, плеск воды. Я выхватываю револьвер, у Питера Лачины так же оказывается в руках пистолет. Но мы опоздали. В зарослях все стихает, а из них выбираются три моих мушкетера и вытаскивают какую-то личность.
— Их было шесть, лейтенант. Четверых мы закололи, один бросился в воду, а этого мы взяли.
Они бросают пленного к нашим ногам.
— Ваша милость! — вопит тот. — Пощадите! Ради спасителя!
— Поздно ты о нем вспомнил, — говорю я, приставив дуло револьвера к его лбу, — но я дарую тебе жизнь, если ты честно ответишь на три моих вопроса. Учти, ответы я знаю, и, если ты вздумаешь лгать, твои мозги испачкают эту траву. Ты человек де Ривака?
— Да.
— Он здесь?
— Нет.
— Где он?
— В Млене, в гостинице «Перл».
— Так. Дайте ему пятьдесят плетей, и пусть убирается к черту.
В трактире мы снова садимся за стол у окна. Питер делает знак слуге, и тот приносит нам ужин.
— Кто такой этот де Ривак? — спрашивает меня Питер, когда мы остаемся одни.
— Самый опасный человек в округе. В его распоряжении четыре отряда головорезов. Он — один из первых помощников епископа Маринелло. Это он организовал охоту за мной и письмом, которое я вам передал.
— Значит, дальше он будет преследовать меня?
— Нет. За вами будут охотиться его люди. Сам де Ривак останется здесь. У него будет достаточно хлопот со мной и моими делами.
— Спасибо и на этом, — улыбается Питер Лачина.
Мы выпиваем, молчим немного, потом я спрашиваю:
— Так кто вы такой, Питер Лачина?
— То есть?
— Ведь вы не тот, за кого себя выдаете. Никакой вы не купец. Вы — военный и весьма высокого ранга. Вас выдает выправка, властность в жестах, голосе, взгляде… И то, как вы выхватили и держали пистолет.
— А кто вы такой?
— Граф Джордж Саусверк, лейтенант Серебряного полка мушкетеров гвардии его величества императора Лотарингии Роберта VII.
— Нет. Вы ведь не француз, не нормандец, не гасконец, не…
— Я — англичанин, более того, я — шотландец.
— Вот, вот! Почему же вы в Лотарингии, а не в Англии?
— Я служу императору Роберту и не делаю из этого тайны. Моему слову верят друзья и враги. А вот как быть с вами?
Питер Лачина задумывается, отпивает вина и говорит:
— Я понял вас. Вы доверили мне письмо вашей государыни и хотите убедиться, что оно попало в надежные руки?
— Именно так.
— Меня зовут Петр Лачиков. Я — боярин тайного приказа Великого князя Суздальского.
— Так вы — русский?
— Да.
— Вот в чем дело! А я-то думал, откуда вы знаете личную печать императрицы, да еще вдобавок назвали ее княжной? Вы знали ее на Родине?
— Да, — Петр мрачнеет.
— Интересно, как звучит русская речь? Вы не могли бы сказать что-нибудь на своем языке?
— Что ты можешь понять в русской речи, наемник? — говорит по-русски Петр, глядя мне в глаза.
— Достаточно, чтобы не принимать всерьез вашего оскорбления, — отвечаю я, также по-русски.
— Прошу прощения, — смущается мой собеседник, — но ведь, как ни посмотри, а вы служите за деньги. Вам все равно, где служить: в Англии, в Испании, в Лотарингии, в Ордене, в нашем княжестве…
— Если бы мне было все равно, то я, наверное, служил бы у себя дома.
— Почему же нет?
— Скажите, Петр, вы по роду своей деятельности бывали в Англии?
— Не приходилось, но я слышал, что это богатая, процветающая страна…
— Которой правит благочестивый Эдуард III и пресвитер Яков! С благословения пресвитера король отбирает дворянские грамоты и офицерские патенты и возвращает их только после принятия присяги на верность пресвитерианской церкви. А за тем, как соблюдается эта верность, королю и пресвитеру доносят тысячи шпионов.
— Вера, как и все остальное.
— Не совсем так, любезный Петр! Начнем с мелочей. Я должен носить камзол темно-коричневого цвета, черные сапоги с тупыми носками и низким, широким каблуком, серый плащ, черные перчатки, черную шляпу с высокой тульей и узкими полями. Волосы мои должны быть прямыми и на два пальца ниже ушей.
— К этому можно привыкнуть.
— Согласен. Привыкнуть можно ко всему. В том числе и к тому, что дома у вас не должно быть никаких
