А люди?
Голос Ниты звучал настолько же тихо, насколько громко и возбужденно звучал голос Сэма.
– Вы не должны упрекать людей за то, что они не могут сдержать чувств, Сэм. Это только человеческий…
– Я такой же человек, как и все другие, – ответил Сэм.
Он остановился перед ней.
– Вы думаете, у меня нет чувств? Я знаю, что происходит с людьми там, снаружи. Потому что во мне пробудились такие же атавистические чувства. Но для чего нам тогда дан разум, если мы не можем контролировать своих чувств?
– Вы говорите об обуздании чувств, а сами, как рассерженный лев, бегаете взад и вперед.
Он открыл рот, чтобы возразить, но промолчал и улыбнулся.
– Конечно, вы правы. Мое неистовство не приведет нас к цели. Может быть то, что я дал выход своим чувствам, зависит от обстоятельств. В дальнейшем я, вероятно, вам буду говорить, как мило вы выглядите с вашими растрепанными волосами в голубом свете вируса Рэнда.
– Это так скверно? – спросила она смущенно.
Она отбросила волосы со своего лица.
– Нет, оставайтесь как есть, – сказал Сэм.
Он схватил ее за руку. Почувствовав прикосновение, она подняла взгляд и прочитала в глазах Сэма то, о чем тот думал и что он чувствовал. Он нагнулся и поцеловал ее в полные губы, потянувшиеся ему навстречу.
– Мне кажется, я должна быть благодарна болезни Рэнда, – сказала Нита немного позже. – Женщины – это инстинкты, дорогой. Без нажима, под которым мы теперь живем, ты, вероятно, остался бы таким же тихим, работящим мужчиной, посвятившим свою жизнь важнейшей работе, на которую женщины не обращают никакого внимания.
– Не придающим никакого значения и не обращающим внимания?
Под своими руками он почувствовал тепло и упругость ее тела. И тут в темноте помещения зазвонил телефон.
– Проклятье, – сердито сказал Сэм.
Нита рассмеялась, а потом мягко высвободилась из его объятий.
– Я знаю, как ты себя чувствуешь, – сказала она, – но я должна ответить на вызов.
Он улыбнулся и, помедлив, отпустил ее.
Она включила освещение и подошла к телефону. Дождь ослабел, но ветел все еще стучал в окна. Сэм взглянул на город внизу, казавшийся таким беззащитным. С двенадцатого этажа он мог видеть до самой первой Авеню.
Единственным движущимся предметом был бело-зеленый полицейский автомобиль, который секундой позже исчез в одной из боковых улиц. Сэм услышал позади себя бормотание голосов, которые зазвучали, когда Нита включила видео. Когда он обернулся, она выпрямила свое стройное тело, и Сэм почувствовал, как по его жилам быстрее побежала кровь.
– Я умоюсь, переоденусь и после завтрака появлюсь у них, – сказала она. – Через час конференция, вероятно, что-то вроде военного совета. Как она сказала, будет присутствовать сам профессор Чейбл.
– Она?
– Секретарша доктора Мак-Кея, которая теперь является секретаршей Перкинса.
– Она упомянула мое имя? В централи знают, где я?
– Нет, она только сказала, что я должна придти. Может быть, является само собой разумеющимся, что ты будешь присутствовать на заседании?
– Действительно? Я всего лишь ассистент врача. Так меня назвал Перкинс, не так ли?
– Ты должен быть там, Сэм.
Он немного сердито улыбнулся.
– Я буду там.
Конференция состоялась в помещении, которое было слишком большим для тридцати ее участников. Сэм знал большинство из них. Это были руководители отделов, исследователи, которые отвечали за работу в командах, и там даже были два служащих в мундирах Общественной Службы Здоровья.
Когда он вошел в зал, у него появилось чувство, что он не должен был здесь находиться. Нита, казалось, чувствовала то же самое. Она взяла его за руку и отпустила только тогда, когда он сел на свое место.
Люди, которые знали его, кивали ему и приветственно поднимали руки.
– Вы доктор Бертолли? – спросил раздавшийся позади Сэма глубокий голос с ярко выраженным акцентом.
– Да, это я, доктор Хатьяр, что я могу…
– Как вы себя чувствуете?
Хатьяр нагнулся вперед, и лицо его оказалось в нескольких дюймах от лица Сэма. Кто-нибудь другой почувствовал бы себя, вероятно, неудобно при таком пристальном рассмотрении, но Сэм знал людей из окружения венгерского иммунолога во время его работы в госпитале. Никто не сомневался, что этот врач был гением. Его радиационные сепараторы заменили прежнюю аппаратуру почти во всех лабораториях мира. Но насколько этот Хатьяр был близорук, настолько же он был тщеславен. Ему давно уже надо было пользоваться корректировочными линзами, но он отказывался их носить и не признавался в своей близорукости. В лабораториях его недостаток был почти незаметен, но он сильно усложнял его общественную жизнь.
– Как вы себя чувствуете? – повторил он.
Он смотрел на Сэма резким взглядом.
– Я очень сильно устал, доктор. Мне нужно выспаться. Но это все, никаких симптомов болезни Рэнда.
– Можно не обратить внимания на легкую лихорадку. Вы уверены, что у вас нет этого слабого незаметного озноба?
– Совершенно уверен.
– Ну, тогда у меня еще остается надежда. Я охотно приготовлю из порции вашей крови сыворотку. Конечно, в нашем распоряжении достаточно всякой сыворотки, но вся она приготовлена из крови людей, которые потом умерли. Мы с вами, может быть, сумеем выделить антигены и…
– Сэм, я думал, что вы сейчас находитесь в машине скорой помощи!
Слова, которые прервали их разговор, звучали холодно и с оттенком выговора.
Сэм повернулся к Эдди Перкинсу.
– Да, я состою на службе скорой помощи. Последний выезд продолжался почти двадцать часов. Положение в городе становится все более катастрофическим.
– Я понимаю. Вы были приглашены на эту конференцию?
В глазах Перкинса был гнев.
– Нет, – сказал Сэм с победной улыбкой, которая не ускользнула и от других.
– Тогда мне очень жаль, Сэм. Я боюсь, что я должен вас попросить…
– Кто вы такой, черт побери? – взревел Хатьяр.
Он нагнулся вперед, чтобы рассмотреть лицо нарушителя их беседы.
– Я Перкинс, доктор Хатьяр, ассистент доктора Мак-Кея. Я выполняю его функции, пока…
– Ну, тогда выполняйте их дальше и не мешайте нам.
Огромная рука Хатьяра сжала руку Сэма и удержала его. Перкинс стоял с покрасневшим лицом. Сэм почувствовал удовлетворение, но он одновременно понимал, что эта сцена ухудшила его отношения с Перкинсом.
Профессор Чейбл постучал маленьким молоточком. Группы рассредоточились, стулья были пододвинуты к длинному столу. Чейбл сел и уставился на бумагу, лежавшую перед ним, потом заговорил тихим голосом.
