— Чьи идеалы? Чьи принципы? Фэдеров? Ты бредишь, Язон. У этих людей никогда не было ни идеалов, ни принципов. Для них существуют только два понятия: деньги и сила. У кого есть хотя бы что-то одно, тот в авторитете. А уж если то и другое сразу — ну, тогда ты король Вселенной! Теперь смотри на меня. Деньги свои я давно растерял, зато обрел новую силу взамен прежней. Они это почувствовали, вот и приблизили к себе опять.
— Хорошо, — кивнул Язон, — первую половину ваших отношений я понял. Теперь второй вопрос. Тебе-то для чего нужны фэдеры? Ты ведь еще много лет назад отказался быть работорговцем. Я правильно помню?
— Помнишь правильно. Но не учитываешь, что тогда я был молод и наивен. Ужасно наивен. До смешного.
— А теперь?
— Теперь я отлично понимаю, что выхода нет. Не забывай об этом, Язон. Мы с тобой оба моналойцы, и тебе должно быть легче меня понять. Есть такое слово — чумринист. Его редко употребляют. Местные — все поголовно наркоманы, им друг друга оскорблять незачем. У султанов — табу, они о чумрите и чумринистах не говорят. Никто из лысых аборигенов не должен знать, что есть чернокожие и в то же время не наркоманы. А среди султанов такие есть. Эмир-шах, например, тоже не наркоман, сам понимаешь. Волосы он себе другими средствами вывел. Никаких чудес, есть такие препараты, от которых и ресницы падают. Ну вот, а среди фэдеров чумринистов больше нет. Один я и остался, другие умерли.
Олаф помолчал, печально задумавшись.
— Фэдеры теперь вообще наперечет. Понимаешь ситуацию? Поэтому им верные люди нужны.
— И это ты-то — верный человек? — изумился Язон.
— Конечно, верный. Мне же деваться некуда. Посуди сам, — принялся объяснять Олаф. — С планеты я улететь не могу. А на Моналои выбор невелик. С фруктовиками горбатиться меня не пошлют, знают: я найду способ умереть раньше, да еще кого-нибудь с собою прихвачу. Так что же мне, обратно в леса бежать? Чего я там не видел? Оголтелых стридеров? Чумовых калхинбаев? Помутившихся рассудком жрецов? Это все мы уже проходили. Что остается? Куратором быть при султане? Тоска, жуткая тоска! В фермеры податься — совсем смешно. Понимаешь, я был очень богатым и очень влиятельным человеком. Я уже не смогу жить по-другому. Тем более теперь, когда владею…
— Ты все время не о том говоришь, Олаф. Мне так понравилось тогда, что ты не захотел торговать людьми. Лекарством, пусть и страшным, торговал, а людьми — отказался. Это красиво. А теперь ты меня разочаровываешь.
Олаф снова остановился и резко повернулся к Язону.
— Вот бы никогда не подумал, что у чумрита есть еще и такое побочное действие, — сказал он.
— Какое? — не понял Язон.
— Делать людей наивными до инфантилизма. Только дети, Язон, могут мечтать о красивых идеях. Жизнь взрослых грубее и проще. На кой черт я отказался торговать рабами, когда уже не первый год торговал «белой смертью», а до этого грабил и убивал? На кой черт? Неужели ты считаешь, что просто приобщать людей к чумриту — лучше, чем гноить их на плантациях? Все едино. Откажись я торговать наркотиками, рано или поздно начал бы промышлять детишками, запеченными в тесте. Когда-нибудь все равно приходится делать что-то подобное. Выбираешь из двух зол меньшее, а оказывается, что это уже какое-то третье, и притом самое жуткое. Иначе — никак.
— Олаф, у меня большие сомнения, кто из нас повредился рассудком от чумрита, — заметил Язон. — Что ты такое несешь? Разве нет на свете людей, которые никого не убивают, даже не воруют, вообще занимаются только добрыми делами и живут вполне прилично.
— Последнее ты очень точно сказал, — поймал его на слове Олаф. — Живут вполне прилично. Таких людей много. Но мы-то с тобой говорим о других. О таких, как я, например. Я привык иметь большую власть и большие деньги. А большие деньги, по-настоящему большие, — всегда в крови.
— Ты абсолютно уверен в том, что говоришь? — переспросил Язон, внутренне содрогнувшись от глубины этого пессимизма.
— Абсолютно, — Олаф вдруг сделался печален, цинизм его заволокло отчетливой грустью, и он добавил: — Особенно после того, как Энвиса убили.
— Кого? — удивился Язон.
Кто-то совсем недавно говорил ему, что Энвис — хороший парень. Кто же? Такая каша в голове — ничего упомнить невозможно!
— А чему ты удивляешься? Я про Энвиса говорю, про упрямца нашего. Вот был романтик так романтик! Тоже, вроде тебя, считал, что можно огромные деньги благородными подвигами зарабатывать. Рассказать тебе его историю? Или ты и так знаешь?
Это была большая удача. Язон собирался поговорить с Олафом Витом именно об Энвисе, потому что именно Энвис знал больше других о секретах кетчеров, именно ему доверили загадочные хозяева «Овна» управление звездолетом «Девятнадцать шестьдесят один». Узнать как можно больше об этом человеке было стратегической задачей Язона. Вот он и начал издалека — с лирики, философии и морали. Заход удался. Олаф сам вырулил в нужном направлении.
— Я ничего не знаю об Энвисе, — честно сказал Язон, — кроме того, что он сам рассказывал нам с тобою перед смертью. Там, на кетчерском звездолете.
— Ну, тогда слушай.
И Олаф Вит рассказал.
Когда Энвис был маленький, звали его совсем по-другому. Простым именем Томас, весьма распространенным на планете Сигтуна. На благополучной преуспевающей Сигтуне Томас окончил школу, а затем Межзвездный университет в одном из крупнейших центров галактической науки — в Ронтхобе. Специальность получил самую что ни на есть престижную — звездолетостроение и техническое обслуживание тяжелых космических аппаратов. Но все это происходило строго по рекомендации родителей — уважаемых инженеров на солидной фирме. А мальчик мечтал совсем о другом — о большом бизнесе.
Томас Кронгирд вырос в обеспеченной семье, детство его было светлым и радостным, но среди друзей попадались и такие, кто жил несравнимо лучше. Не из-за своих способностей, а просто благодаря родителям. В юные годы это казалось обидным, но не слишком. А вот когда Томас стал взрослеть и обнаружил, что его состоятельные друзья получают в наследство банки, заводы и целые финансовые империи, черная зависть заставила мечтать о собственном бизнесе. И только о нем.
Но он уже неумолимо двигался по проторенной старшими дорожке. О том, чтобы завести пусть маленький, но свой магазинчик, родители и слышать не хотели. «Что за бред?! У тебя голова есть на плечах? Ребенок из семьи Кронгирдов не может заниматься коммерцией. Это недостойно самого рода Кронгирдов!» «То же мне род! — обиженно думал в ответ Томас. — На жалкий межпланетный катер денег не хватает».
В общем, университет он закончил легко, а вот психологически делалось ему с каждым годом все тяжелее. На каком-то этапе серьезной поддержкой стала любимая девушка. Лара верила в успех Томаса. Не только по части учебы и работы, разделяла она и все его нереальные бизнес-идеи, связанные теперь уже не с магазинами продуктов или модной одежды, как в школьные годы, а с грандиозными космическими проектами и дальними экспедициями.
Но за месяц до защиты диплома Лара погибла в автомобильной катастрофе. Томас пытался покончить с собой. Ему не дали. На этой почве с матерью случился сердечный приступ, неожиданно даже для врачей закончившийся летальным исходом. И отец то ли всерьез решил, что сын намеренно вогнал мать в могилу, то ли поверил вдруг в злую силу, вселившуюся в Томаса. Об этом стали поговаривать малограмотные соседи с их улицы. Так или иначе, старший Кронгирд явно помутился рассудком и, уволившись с фирмы, нанялся на тяжелую работу сменного ремонтника в дальних рейсах. Смерть нашла его очень скоро. У ближайшей звезды во время дурацкого столкновения с крупным метеоритом.
Томас даже не удивился, узнав об этом. Он уже ко всему относился философски. Не удивился молодой Кронгирд и чуть позже, когда в случайной пьяной драке застрелили его лучшего друга. Но после этого все-таки решил внести в ситуацию ясность. Однако отправился не в полицию и не к врачам, а к известному в Ронтхобе магу-шарлатану Трунскабею. То есть это он раньше считал Трунскабея шарлатаном,
