освобожу тебя от клятвы. И мы оба останемся при своем, идет?
Обрадовавшийся неожиданному повороту дела купец выложил Конану все, что знал и не знал, но предполагал, а так же слышал о том, что интересовало варвара.
Покинув шатер словоохотливого торговца, Конан прямиком направился туда, где, по рассказам купца, находился дворец Турлей-Хана, благо он немного ориентировался в городе, сохранив воспоминания о нем со времен службы в армии Илдиза.
Султанапур делился на две части: на Верхний Город, где располагались дома знати и людей богатых, и Нижний Город, населенный людом попроще. Кварталы Верхнего Города располагались на возвышенности, плавно спускавшейся вниз к морю и торговым гаваням, так что прибывающие из других земель купцы и путешественники видели Султанапур с его лучшей стороны, ибо бедняцкие кварталы, примыкавшие не к морю Вилайет, а к пустыне, были так же грязны и неприглядны, как и во всех иных странах востока и запада.
Миновав кривые улочки Нижнего Города, ведущие от базара к стене, отделяющей дворцы от лачуг, Конан прошел в ворота, нимало не обращая внимания на покосившихся в сторону высокорослого и странно одетого чужеземца стражников, оказавшись на широкой улице. По обеим сторонам за узорчатыми оградами цвели пышные ухоженные сады, сменявшиеся высокими глухими стенами, за которыми стояли дворцы. Помня указания купца, Конан без труда нашел дом Турлей-Хана, выстроенный недалеко от хором султанапурского эмира.
Северянин приблизился к воротам в момент, когда хозяин дворца возвращался с прогулки в окружении свиты. Сам Турлей-Хан сидел на белой коринфской кобыле, покрытой попоной, украшенной золотой вышивкой, а сбруя сверкала всеми драгоценными камнями, которые только можно было достать. Даже несведущий в вопросах вкуса Конан подивился, насколько нелепо выглядело животное, увешанное таким количеством побрякушек. Не менее смешно смотрелся и всадник. Гигантский зеленый тюрбан, увенчанный тремя пышными белыми перьями, покачивался на слишком маленькой и узкой для него голове туранского пятитысячника. Длинные тощие ноги, согнутые в коленях, торчали из-под расшитого бисером халата чуть ли не под прямым углом к бокам лошади. Сбоку свисала кривая сабля, настолько длинная, что, на взгляд Конана, вытащить ее без посторонней помощи из ножен Турлей-Хан вряд ли смог бы. Вслед за его лошадью восемь дюжих чернокожих рабов несли бирюзовый паланкин, отороченный серебристой бахромой.
“Уж не Мирдани ли там несут?” – мелькнула мысль, и Конан, быстро подойдя поближе к процессии, остановился в тени, возле стены, чтобы не привлекать к себе особого внимания и стал наблюдать.
Турлей-Хан спешился при помощи слуг, запутавшись при этом в стременном ремешке и громко лязгнув саблей о мостовую.
“Ну и болван! Если все туранские пятитысячники подобны этому петуху, то чего теперь стоит войско царя Илдиза? Неужели за те несколько лет, что меня здесь не было, армия Турана пришла в такой упадок? М- да…”
Тем временем рабы опустили паланкин на землю и, склонившись, попятились. Турлей-Хан подошел к нему и на его вытянутой, покрытой прыщами физиономии расцвела слащавая улыбочка.
Конан напрягся, будучи почти уверенным, что сейчас он увидит ту, ради которой он ввязался в эту авантюру.
Шторки раздвинулись, и, опираясь на протянутую руку Турлей-Хана из паланкина вышел… юноша лет шестнадцати, одетый во что-то, напоминавшее женский наряд, но, правда, без кисеи, закрывающей лицо.
Конан не смог сдержаться.
– Да уж, длина извилин у пятитысячника туранского войска явно уступает длине его ног… – презрительно фыркнув, громко произнес он.
Довольная улыбка сползла с лица Турлей-Хана подобно чернилам, смываемым водой с листа пергамента.
– Что-что? – гнусавым носовым голосом переспросил он, картинно кладя ладонь на рукоять сабли.
Конан издевательски ухмыльнулся, сложил руки на груди и участливо осведомился:
– Ты вытащишь саблю сам или нужна моя помощь?
Вельможа сумел взять себя в руки. Ещё не хватало прилюдно вступать в ссору с чужеземцем, выглядевшим подобно дикарю, а скорее всего являвшимся худшим из них. Однако просто так проглатывать оскорбление Турлей-Хан не собирался. Чтобы не запятнать свое достоинство разговором с человеком, не принадлежащим к его сословию – высшему сословию! – пятитысячник с брезгливым выражением лица окинул взглядом киммерийца, а затем повернулся к своим телохранителям и прогнусавил:
– Уберите отсюда… это… этого… – он ещё раз оглядел Конана так, как обычно смотрят на дохлых собак, над которыми вьется туча мух. – Он слишком много говорит!
Северянин не изменил своей ленивой позы, с усмешкой, светившейся в синих глазах, наблюдая, как четверо здоровенных и вооруженных до зубов охранников Турлей-Хана двинулись к нему. Оружие, однако, они не обнажали. Ну что ж, значит, останутся живы…
Туранцы видели, что стоявший перед ними человек вполне способен противостоять не то что четверым, но и полному десятку – выглядел он грозно, даже не смотря на то, что так и не отнял рук от груди – и поэтому один из телохранителей, подойдя к Конану почти вплотную, тихо сказал:
– Шел бы ты своей дорогой, а? К чему…
Тут сзади раздался повелительный окрик:
– Я же сказал – гоните его отсюда, болваны!
Турлей-Хан, в отличие от своих охранников, был настроен куда более воинственно, но все равно сам подойти к обидчику опасался и стоял по-прежнему возле паланкина. Услышав приказ господина один из четверых (надо думать, самый несдержанный или самый глупый) попытался толкнуть Конана тупым оконечьем копья…
Некоторые горожане, бывшие свидетелями произошедшего у ворот дворца пятитысячника, рассказывали каждый по-своему, расходясь в деталях, но все до одного утверждали следующее: в тот момент, когда древко копья коснулось груди иноземца, с неосторожным телохранителем случилось нечто странное – он, словно обретя крылья, взвился в воздух, и, пролетев несколько шагов, рухнул всей тяжестью на шелковый паланкин, сломав тонкий ореховый каркас и запутавшись в складках ткани. Падая, он бессознательно ухватился за Турлей-Хана, как за единственную опору, и увлек его за собой в синий водоворот. Пока стражник находился в воздухе, произошло еще несколько событий – двое из подошедших к киммерийцу, не успев даже выхватить сабли, издав громкий, отчаянный вопль, внезапно согнулись в три погибели и медленно побрели прочь. Конан в этот момент сжимал в руке копье, отобранное у телохранителя и послужившее причиной столь внезапного отступления тех двоих – им досталось древком по месту, донельзя обидному и весьма болезненному. Спустя мгновение четвертый охранник, подобно мешку с песком, покатился по уличным булыжникам.
– Ну, я пойду, что ли? – бросил Конан в сторону, где пятитысячник со стражником барахтались, тщетно пытаясь выпутаться из шелка, а женоподобный юнец аккуратными движениями тонких холеных пальцев пытался распутать клубок.
– Держите его! – взвизгнул Турлей-Хан, вырвавшись, наконец, из плена. – Я хочу, чтобы его голова украсила собой шест перед дворцом эмира!
– А я этого вовсе не хочу, – буркнул киммериец, оглядывая еще с десяток телохранителей и чернокожих рабов, которые начали быстро окружать его полукольцом. Северянин понял, что на этот раз язык серьезно подвел его, и проклинал себя за несдержанность. Он-то надеялся, пользуясь тем, что его в городе мало кто знает, пробраться в дом пятитысячника без особого шума, а потом так же быстро скрыться вместе с дочерью Джагула. А теперь только и будет разговоров про то, как высокий темноволосый варвар напал на людей самого Турлей-Хана! Ну, а сейчас, зная, что последний вполне может привести в исполнение свою угрозу, киммерийцу надо было быстро скрыться. Это оказалось делом нетрудным.
Как ни искусны были телохранители пятитысячника, однако же поспеть за молниеносными движениями северянина они не смогли. Двоих он свалил мгновенными ударами в челюсть, еще трое отлетели от него, как тряпичные куклы – не обнажая меч, Конан продолжал работать отнятым копьем – и путь к лошадям был свободен.
“Давненько я не занимался конокрадством! – подумал Конан, вскакивая в седло первой попавшейся
