– Стейна, милая, не надо! – Конан пробрался к ней и обнял. – Я заработаю, я куплю тебе новый дом, я… Ну, перестань же!
Уткнувшись ему в плечо, Стейна бормотала какие-то ругательства, слабо била кулаком Конана в грудь. Киммериец, гладя ее по голове, обернулся на Мораддина, но тот развел руками: мол, женские слезы – это не по моей части, твоя подружка – ты ее и успокаивай.
– Стейна, детка! Ну, хочешь, я, когда отыщу кувшин, пожелаю, чтобы у тебя был новый дом, в два, нет, в три раза больше этого, хочешь?!
Женщина, перестав плакать, подняла залитое слезами, перепачканное сажей лицо, отстранила от себя киммерийца и молча подняла слиток.
– Катитесь вы со своим кувшином… – шмыгнув носом, глухо проговорила она. – Уроды… кругом!
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Барханы меняли цвет с призрачно-серого, ночного, на бронзовый, а затем и алый. Багровым, словно налитым кипящим золотом диском тяжело выползало из вод моря Вилайет cолнце, купая в соленых волнах нижний свой край. Холодные утренние лучи светила – красноватые и неверные – превратили пустыню, охватившую стены Султанапура сыпучими валами мертвых песков, в застывший океан, будто наполненный темной кровью. На мгновение Конану почудилось, что вот сейчас неведомые боги снимут заклятие остановившее вечный бег его волн и горячие буруны с ревом захлестнут двоих всадников, закрутят, накроют кровавой пеной, утягивая к далекому дну, где нет живых и куда не проникает свет, только жаркая, пахнущая смертью, липкая пустота вокруг… Но вот солнце оторвалось от ползущей над Вилайетом дымки, начало стремительно наливаться жгучей белизной, превращая кровь в золотистый песок, и жутковатое видение исчезло бесследно. Туранская пустыня осталась лишь пустыней, безводной и почти необитаемой…
– Лихо ты длинного гвардейца уделал, – сказал Конан Мораддину, просто для того чтобы начать разговор. До смерти тоскливо было варвару после бессонной ночи и вчерашнего дня, стоившего жизни слишком многим, вольно или невольно ввязавшимся в историю с кувшином подземного народа.
– Как умел… – хмуро отозвался полугном, больше озабоченный тем, что ноги его не доставали низких стремян, а норовистый и злющий жеребец, не желая признавать нового хозяина то и дело строил всякие каверзы. Если б не магические, по мнению Конана, штучки, используемые Мораддином, то коротышка давно уже лежал бы на песке, а конь, почуяв свободу, носился по барханам, поднимая тучи пыли…
Киммериец, уяснив, что сейчас проще разговорить валявшийся неподалеку верблюжий череп, нежели своего спутника, сплюнул и в который уже раз проклял дорогу, выведшую его к каравану старого шейха Джагула. С той поры дня не прошло без всевозможных пакостей, ну а минувшую ночь и вообще стоит забыть раз и навсегда! Кхитайские наемники, пожар во «Вратах Ста Удовольствий» и в завершение – исчезновение Дагарнуса, а потом ошеломляющий, удивительно наглый и бесшабашный прорыв за городские ворота, которые, в связи с объявленным эмиром осадным положением, охранялись бдительнее сокровищницы царя Илдиза…
«Словом, прошедшие сутки в Султанапуре были насыщены событиями до предела, – про себя усмехнулся варвар. – И у придворных летописцев Хайберди-Шаха работы с утра прибавилось, а разговоров в городе хватит лет на пять, не меньше. Приятно знать что и я приложил к этому руку.»
…Конан с Мораддином, отдав безутешной Стейне все наличные деньги (старый шемит неожиданно пригласил погорелицу на временное жительство в свой дом), первым делом отправились на соседнюю улицу, к дому кофийского посланника. Киммериец заявил, что плевать ему на патрули, облавы и прочие развлечения эмира, взбешенного творящимися в городе безобразиями, и сейчас просто необходимо разжиться хотя бы пятью десятками золотых на дорогу, тем более, что нет ни припасов, ни воды, а без них в пустыню может сунуться только самоубийца. Мораддин не стал его отговаривать, понимая всю бесполезность споров с упрямым варваром, и разве что вполголоса пробурчал пару теплых слов в адрес злосчастного ложа, на котором одна варварская парочка, в припадке безумия, однажды зачала незадачливого искателя приключений именем Конан…
Переполох, вызванный пожаром во «Вратах» сыграл им на руку – зевак и любопытных в посольском квартале было множество (не каждую же ночь сгорает веселый дом для вельмож и придворных!) и патрули смотрели на поздних гуляк сквозь пальцы, позабыв строгий приказ – ночью задерживать каждого.
Оборвав шнурок звонка после излишне резкого рывка, Конан начал молотить в дверь кулаками, а затем и носками сапог, словно желая выместить на досках накопившуюся злость, а когда сонный привратник отворил, киммериец схватил перепуганного кофийца за грудки, тряхнул, разорвав ему ночную рубашку и, двинув спиной о косяк, прорычал прямо вспотевшее от ужаса лицо:
– Дагарнуса зови, быстренько…
Кофиец, мельком взглянул за спину огромного, воняющего гарью и кровью громилы, и, разглядев как Мораддин разбирается с тремя стражниками, по глупости своей решившими выяснить его личность, тихонько заскулил. Когда последний патрульный грохнулся на мостовую, и полугном, так и не вынувший клинок, по-хозяйски осмотрел результат своих трудов, киммериец снова потряс близкого к обмороку привратника.
– Мы друзья мэтра Дагарнуса, – пояснил он, оглянувшись, и добавил ласково: – Где хозяин, скотина? Ну?
– Уехал… – пролепетал кофиец, будучи не в силах оторвать взгляд от Мораддина, с вороватым видом оттаскивавшего тела патрульных к решетке сада кофийского посольства. – Уехал вечером, после того как пришел какой-то человек, по виду кочевник… Я больше ничего не знаю, ваша милость… Благородный Дагарнус взял с собой двоих телохранителей и сказал, что вернется после заката… И до сих пор не приезжал… Ваша милость, может вы, как… как друг мэтра знаете чего?..
– Если у него все друзья вроде нас, то благородный Дагарнус может вообще не вернуться, – ядовито ухмыльнулся варвар и, разжав пальцы, поставил привратника на землю. Вот проклятие, и тут неудача! И совсем уж скверно то, что за почтенным нобилем зашел некто, похожий на зуагира. Такие совпадения наводят на нехорошие размышления…
Впрочем, подумать время еще найдется, а сейчас надо любой ценой покинуть пределы Султанапура, ухитрившись при этом сохранить свою жизнь…
– Передай Дагарнусу, что заглядывал Конан! – приказал варвар. – Запомнишь?
– К-Конан… – отрывисто кивнул слуга, и пока искал, чем бы еще убедить наводящего дрожь приятеля хозяина в том, что у служек посольства короля Страбонуса память работает безукоризненно, и, поэтому убивать их ну совершенно излишне, страшный варвар и думать забыл о нем. А когда кофиец, вздрагивая и выбивая дробь зубами, шмыгнул за дверь, и с той стороны загремели замки и засовы, внимание Конана переместилось на Мораддина. Скрываясь в тени витой чугунной решетки окружавшей сад посольского дома, он с сосредоточенным и серьезным выражением на лице снимал одежду с только что убитых им городских стражей.
– Мародерствуем? – поинтересовался Конан, с интересом наблюдая как Мораддин стягивает с десятника широкие шелковые штаны, – или у тебя… э-э… другие намерения?
– А по морде? – прошипел полугном, бросая яростный взгляд на киммерийца. – Как ты собираешься выбираться из города? Скажешь страже, что тебе в Султанапуре стало скучно?
– А, старый прием! – махнул рукой Конан. – Проделывал я уже подобные штуки… Ну, ты знаешь.
Мораддин тем временем молча облачался в костюм десятника, а киммериец, по мере того, как затягивалась под подбородком тесьма на поясе штанов, спустился чуть ли не до пят кафтан, а тюрбан целиком накрыл голову полугнома, сел на землю и затрясся в беззвучном хохоте. Мораддин напоминал маленького сына десятника, решившего похвастаться перед сверстниками папашиной формой.
– Не нравится? – полугном развел руками и оценивающе оглядел себя. – И мне не нравится! Дурацкий маскарад, конечно, но что поделаешь, если в городскую стражу берут только долговязых олухов… Ладно, поехали к западным воротам, там увидим, что получится.
– Денег нет. А наших коней вывести за ворота Султанапура не получится. – сказал Конан, быстро переодеваясь. На рослом киммерийце одежда десятника сидела, будто сшитая по заказу. Он вскочил в седло и добавил: – Я-то хотел просто перебраться через городскую стену, а утром отнять у каких-нибудь караванщиков лошадей.
– Конокрадство? – пробормотал Мораддин, размышляя о том, как он будет забираться на лошадь,
