только наверху. Конан поймал себя на мысли, что ему немного обидно за Мораддина – ну, зачем, спрашивается, такому замечательному воину хоронить себя заживо в подгорной тьме? Тем более, Гроин говорил, будто его род откочует к далеко северу, в необитаемые людьми горные края, где раньше находилось их поселение. Ведь Мораддин там с тоски руки на себя наложит! Нет, видно, никогда не понять северному варвару непредсказуемую гномскую натуру…
Выбравшись в сад, Конан вместе с шейхом и его сестрой с облегчением обнаружили, что перепуганные слуги мечутся по крепости в поисках неожиданно пропавшего повелителя, а все события, случившиеся после заката, ими позабылись. Зуагиры с недоумением и страхом отнеслись к валявшимся под стеной дворца шейха нескольким трупам – люди разбились, выпрыгнув из окна одной из комнат. Нашлось еще с десяток изуродованных мертвецов, при взгляде на которых складывалось впечатление, будто тела грызли некие огромные твари…
Едва завидев Джафира, дворцовая стража и слуги, бывшие в саду, бросились к нему. И тут Конан, не зря раньше считавший шейха человеком умным, еще раз уверился в его праве властвовать над людьми – Джафир сумел убедить подданных в том, что этой ночью великие и справедливые боги наслали на крепость Баргэми чары безумия в наказание шейху за гордыню и порок алчности. В самый проникновенный момент своей речи, Джафир взял сестру за руку, попросил ее достать амулет, подаренный Радбушем, – якобы именно возлюбленная сестра Мирдани, употребив волшебный талисман, спасла всех жителей Баргэми от гибели…
Зуагиры слушали шейха, не смея подвергать сомнению его слова, благо память людей не сохранила всех подробностей произошедшего. Закончив, Джафир приказал казначею раздать каждому по пять золотых монет и с царственным видом удалился во дворец. Чувствуя себя виноватым перед варваром, он пригласил Конана к себе, посулив высокий военный чин и безбедную жизнь, но тот решительно отказался, потребовав только честного рассказа о событиях в Султанапуре. Джафир немедленно велел собрать чего-нибудь поесть, отослал Мирдани отдыхать, и когда стол был готов, заперся с киммерийцем в одной из своих многочисленных комнат. Там Джафир обстоятельно, со всеми подробностями изложил Конану про неудавшееся покушение, а затем и убийство Турлей-Хана – это была месть за сестру; про нанятых в Султанапуре кхитайских бойцов, с помощью которых он намеревался взять штурмом дворец Радбуша и отобрать у него Нейглам, а заодно и освободить Мирдани. Когда Джафир принялся расписывать поджог «Врат Ста Удовольствий» (варвар с довольной ухмылкой выслушал похвалы в адрес самого себя и Мораддина – оказалось, туранцем с прикрытым лицом, командовавшим наемниками, был сам шейх), киммериец грубо оборвал его и сказал:
– А вот за это безобразие тебя следовало бы… Короче, пришлешь гонца к бывшей хозяйке «Врат», зовут ее Стейна и сейчас она наверное живет у своего домовладельца-шемита. Передашь ей через гонца сто тысяч империалов золотом, а не выполнишь – из под земли достану и скормлю раваху!..
– Сделаю, – понимающе кивнул Джафир. – Одержимые кхитайцы имели один приказ – убить тебя, а почему случился пожар, только им и известно…
Конан, вспомнив их с Мораддином ухищрения при выезде из Султанапура, спросил шейха, как ему со своими людьми удалось выбраться ночью из города. Джафир рассказал, что кувшин он открыл еще в доме Радбуша – уж больно не терпелось. Убедившись, что Нейглам выполнил его желание, шейх попросту отвел глаза страже. Патрули так и не заметили нескольких всадников (кхитайцев Джафир тогда уже отпустил), появившихся у северных ворот. Воины шейха беспрепятственно раскрыли ворота, пропустили повелителя и Мирдани, не смевшую перечить своему буйному братцу, и покинули город.
– А как вы разделались с Дагарнусом? – поинтересовался киммериец. – Как выманили из города?
– Я послал одного из своих воинов сказать кофийцу, что нужная ему вещь находится в старой сторожевой башне у известного мэтру человека…
– И все? – изумился Конан.
– Представь себе! Видимо, Дагарнус подумал, что речь идет о тебе. Господин посланник потерял голову, услышав о Нейгламе, находящемся совсем рядом, а как ему удалось выбраться из города – этого мы уже никогда не узнаем. Расправиться с ним и двумя телохранителями было проще простого…
«Надо быть по меньшей мере диким зуагиром, – думал киммериец, слушая Джафира, – чтобы так вот, за кувшинчиком вина, травить байки с человеком, которого раньше хотел убить. Головорез он почище меня будет… И Мораддина переплюнул… Да, втроем мы натворили бы дел, и без всяких нейгламов…»
Ночь близилась к концу, когда Конан, сухо распрощавшись с шейхом, отпускавшим его с видимым неудовольствием, снял со стены очередную шкуру леопарда себе на плащ, заглянул к казначею (едва не упавшему в обморок при виде северянина), сказал ему приготовить сто тысяч империалов – за деньгами пришлет шейх, и невозмутимо запустил руку в сундук, прихватив оттуда пригоршню золота «на дорогу». Старика едва не хватил удар, но киммериец, проникнувшись к нему невольным сочувствием, утешил хранителя казны Баргэми заверением, что больше никогда в жизни не появится в этих стенах. В чьей жизни, он не стал уточнять…
А вот сонный конюший и не удивился ничуть, когда варвар по-хозяйски вошел в стойло, громогласно потребовав оседлать лучшего коня.
– А вас тут уже ждут, ваша милость, – кланяясь, сказал конюх. – И лошадку вам подобрали…
Конан охнул, на миг представив себе решившую сбежать вместе с ним Мирдани, но увидев знакомый низкорослый силуэт, радостно выругался. Возле маленькой степной лошадки стоял не кто иной, как Мораддин, укоризненно глядевший на киммерийца.
– Бросить меня захотел! – пожурил варвара полугном. – Не выйдет! Куда тебе, медведю киммерийскому, без Мораддина?
– А папа? – осклабился Конан. – Я был уверен, что ты уйдешь с гномами, ковыряться в камнях. Тебя не взяли?
– Я сам ушел, – вздохнул Мораддин. – Хотя это было нелегко. Честно скажу, жить вместе с гномами, в их подгорном царстве, я мечтал всегда, но только сегодня понял, насколько привык к людям… Ведь меня воспитали именно они, а не гномы. Зато я знаю, где всегда смогу найти любящих родичей и верных друзей. Гроин не стал меня удерживать…
Конан только криво ухмыльнулся, оглядев оседланного конюхом высокого норовистого жеребца, перетянул подпругу и вывел коня из стойла.
– Поехали! – сказал он Мораддину, который вышел вслед за ним, ведя в поводу приземистую мохнатую лошадку, как раз под свой рост.
– А куда? – спросил полугном. – На рудники мне нельзя возвращаться… Может быть, навестить хорошую страну Киммерию?
– Какая разница! – отмахнулся варвар, вскакивая в седло. – Поехали, потом разберемся, куда!..
…Солнце, барханы, изрезанные наметенными ветром песчаными волнами, жаркий ветер в лицо… До ближайшего колодца не меньше четырех лиг, а пить хочется уже сейчас, да и лошади устали. Фляги давно пусты, жесткий хлеб не лезет в пересохшее горло.
– Скорей бы вечер, – пробурчал Конан. – Хоть жара спадет… А там и до колодца доберемся.
Мораддин, привстав на стременах и прикрыв глаза ладонью, всматривался в бесконечную желтую равнину, тянущуюся до горизонта. Однообразие пустыни давно уже утомило глаз, и не сразу полугном различил темную цепочку движущегося вдали каравана. Судя по тому, что караван шел на север, путь его лежал в Султанапур.
– А ну давай-ка за мной, – бросил Мораддин киммерийцу, подгоняя лошадь. – Можно будет к ним на время присоединиться.
Когда лошади забрались на гребень высокого песчаного холма, Конан неожиданно натянул поводья, остановив лошадь, и сощурил глаза, напряженно глядя вперед.
– Как ты думаешь, что у них происходит? – медленно проговорил он, обращаясь к Мораддину.
Полугном ничего не ответил, наблюдая за облаком пыли, неожиданно образовавшимся над караваном. Верблюды, шедшие друг за другом ровной цепью, стали разбегаться в разные стороны, взрывая песок и скидывая всадников.
– Слушай, варвар! – осенило вдруг Мораддина. – А не равах ли это напал на купцов? Поехали, посмотрим!..
