повела рукой – ничего не получается!
Лиа, неотрывно глядевшая на возвышение, занятое массивной деревянной колодой, тихонько пискнула. Госпожа Клелия обернулась – парочка стражников вела к Трухлявому пню очередного приговоренного, небрежно подталкивая его в спину древками копий. По сборищу на Воловьей площади пробежал еле различимый ветерок шепотков – похоже, у части зевак (в основном у женщин) Малыш вызвал подобие сочувствия.
– Сделайте что-нибудь, – умоляющим шепотком проговорила Лиа. – Леди Клелия, вы ведь все можете! Что вам стоит?
– Значит, виновность или невиновность обвиняемого не имеет значения? – процедила госпожа Кассиана. Она начинала злиться, как происходило всегда, стоило кому-то воспротивиться исполнению ее желаний. – Хорошо же… Господин Рекифес! Да-да, это снова я! Ответьте мне всего на один-единственный вопрос: вы не боитесь возмездия?
– Чьего, дружков всей этой швали? – дознаватель широким жестом обмахнул площадь, Аль-Ронг и место казней. – Дорогая графиня, они смелы только на словах. Никто из них не почешется, чтобы привести слова о мести мне в действие.
– Я имею в виду вовсе не людское возмездие, – терпеливо разъяснила Клелия, многозначительно устремив взгляд к небесам – голубовато-белым, выцветшим от зноя.
– Тьфу! – Рекифес сплюнул под копыта запряженных в носилки мулов. – Госпожа Кассиана, боги слишком далеки, чтобы волноваться о судьбе каждого смертного в отдельности. Им чихать на нас.
– Вы действительно так полагаете? – повысила голос женщина, заметив, что к ее спору с господином дознавателем начали прислушиваться. Кое-кто из зрителей даже осторожно приблизился, дабы не упустить ни единого слова из препирательства между сильными мира сего и потом пересказать услышанное родне, соседям и приятелям.
– Полагаю! – Рекифес тоже начал выходить из себя.
– А если я докажу, что вы не правы? – пропела Клелия. На нее снизошло вдохновение, она почти придумала, как поступить. Требовалась лишь капелька удачи.
– Грохнетесь на колени и начнете возносить моления? – едко прищурился дознаватель. – Только прежде посмотрите под ноги, еще вляпаетесь в… кхм… навоз.
– Это не беда, – госпожа Кассиана решительно выбралась из паланкина. Рядом с ней немедля возникли Рейф и один из его подручных. – Справедливость стоит того, чтобы ради нее испачкаться.
Верховный дознаватель города Шадизара уставился на светловолосую женщину, как на беглянку из приюта скорбных разумом. Он отчаянно перебирал в памяти всех, кто заправлял в Шадизаре и Аренджуне достаточно крупными делами. Может, она подружка какого-нибудь из главарей? Фаворитка члена Совета Шадизара? Сама ворочает деньгами и шайками? Но приговоренный мальчишка – никто! Что может связывать его с этой самоуверенной красоткой? Зачем, зачем он ей понадобился? Ему известно нечто важное? Он чей-то сородич, приятель или любимчик? Что происходит?
Воспользовавшись замешательством Рекифеса, госпожа Клелия торжественно прошествовала мимо оцепления, слыша, как разрастается озадаченный гул, расходясь, как круги от брошенного в воду камня. Многоголовое, тысячеглазое чудовище грузно разворачивалось, недоуменно выискивая – кто решился нарушить освященные временами традиции, кто внесет ожидаемое смятение и оживит начавшее приедаться зрелище?
– Куда она собралась? Что она задумала? – Ши вцепился в стоявших по бокам Джая и Хисса. – Она спятила?
– Мы все спятили, – меланхолично ответил Хисс. – Причем давно и сразу всем городом.
– Весьма истинное замечание, молодой человек, – перемещения внутри толпы вынесли к Компании благообразного старичка, эдакого мелкого лавочника или ростовщика на покое, склонного к чтению нравоучений и добродушным попрекам нынешней распущенной молодежи. Старикашка мелко и заразительно хихикнул, со странным удовольствием повторив слова Хисса: – Да, этот город сошел с ума. Но, с другой стороны, чем плохо безумие как образ жизни?
Покосившись на говорливого старика, Хисс на всякий случай подался в сторону. Чего-чего, а такого добра, как бродячие проповедники и захудалые пророки тысячи и одного божества, в Шадизаре хватало. Даже с избытком.
Клелия одолела выщербленные каменные ступеньки, ведущие на помост, по пути небрежно отпихнув носком позолоченной сандалии чью-то скрюченную и посиневшую отрубленную кисть, над которой кружили большие зеленые мухи. Палач и его помощники даже удивиться толком не успели, когда неизвестно откуда взявшаяся женщина в белых одеждах непререкаемым тоном распорядилась:
– Остановите казнь. Мне нужно кое-что сказать.
Она повернулась лицом к площади и подняла руку. Шум и болтовня немного стихли. Когда она заговорила, зрители, стоявшие у самого возвышения, начали оборачиваться, передавая услышанное дальше, в задние ряды.
Если взглянуть сверху, то скопление людей походит отнюдь не на море, как обычно считается. Оно скорее напоминает непостоянный, толкающийся рой пестрых насекомых. Исчезают отдельные лица, превращаясь в россыпь смутных пятен. Любая речь сливается в неразборчивое ворчание, становящееся то тише, то громче. А запах, висящий над толпой в жаркий день, способен кого угодно заставить страдать желудком.
Ничто этого Конан не заметил. Цвета, невнятные голоса, отдельные выкрики, солнечное тепло проскальзывали вдоль края его сознания, как камешек скользит по гладкому льду, не оставляя после себя никаких следов. Он словно видел происходящее со стороны, не узнавая в стоящем возле почерневшей деревянной колоды мрачновато-сосредоточенном подростке самого себя.
Вот стражник Аль-Ронга отработанным за много лет движением пинает мальчишку по ногам, вынуждая опуститься на колени… и промахивается, потому что приговоренный успевает увернуться. Впрочем, с подобными вывертам тут давно научились справляться, и заминка остается почти незамеченной. Двойной рывок: левая рука заломлена за спину, так что поневоле нагнешься вперед, правая вытягивается на срезе колоды. Когда-то она была стволом дерева, даже годовые кольца сохранились. Еле различимые, пересеченные мелкими зарубками от ударов. Сколько лет прожило это дерево, прежде чем попасть сюда? Где оно выросло?
Холодно. Пусто и холодно. Ни страха, ни тревоги – только гулкая черная пустота, из которой падают редкие сухие снежинки. В Шадизаре никогда не бывает снега, но сегодня он идет. Метель вылепливает высокую фигуру в развевающемся плаще из крупных хлопьев. Вестник смерти? Хотя погодите… Фигура настоящая! Человек, смутно знакомая женщина в белом. Она что-то громко выкрикивает, обращаясь к толпе. Снизу ей отвечают усиливающимся восторженным ревом. Как бы заставить себя очнуться, понять, что она говорит… Это важно. Очень важно. Она твердит что-то о справедливости и суде богов. Какой суд богов? Почему эта женщина вмешивается? Давно бы все закончилось, а из-за нее приходится ждать. Ожидание – самая мерзкая вещь на свете.
Женщина умолкает. Из прорезей черного мешка, натянутого на голову палача, на нее туповато пялится пара глазок. Всадник на гнедой лошади, топчущейся возле помоста, раздраженно выкрикивает: «Да рубите же, чего возитесь!»
Топор поднимается и опускается – смазанная блестящая полоса железа, быстрая, смертоносная и равнодушная к тому, что ей предстоит рассечь, живую плоть или бездушное полено.
Удар. Вспышка. Сияющая белая вспышка. Боли нет, мир тонет в слепящей белизне.
Толпа замирает. Долгая, растянувшаяся, словно капля тягучей смолы, тишина. Отчетливо слышно, как в задних рядах капризно хныкает ребенок. Подобное молчание может привести к чему угодно – всеобщему приступу религиозной одержимости, бунту, драке, погрому или панике.
Бойкий старикан едко ухмыляется в жиденькую бороденку и локтем толкает Хисса в бок. Тот не замечает, тщетно пытаясь примирить доводы рассудка с доводами зрения.
У него было много прозвищ, а вот имени не осталось. Он сам от него отказался – давным-давно, заплатив за право быть тем, чем он стал. Боги говорят – бери все, что захочешь, только не забывай платить. Вот он и расплатился. Полной ценой, с долгами, пенями и начисляемыми поверх долями.
