Вторая группа всадников приближалась медленнее. Они ехали молча, соблюдая дистанцию, и их враждебность чувствовалась даже на расстоянии.
С горечью Гэн наблюдал за всадниками. В какой-то миг он почти поверил, что его победа над вражеским отрядом что-то изменит. Но все осталось по-прежнему.
И дело было не только в личных переживаниях. Гэн расправил плечи, искоса взглянув на Сайлу. Раз он не показывает людям своего племени, как мучительно для него постоянное одиночество, то случайные странники и подавно этого не увидят. Холодный прием со стороны соплеменников был опасен другим: Жрица быстро разглядит внутреннюю борьбу, разрывающую племя.
Сайла прибыла в племя в самый неподходящий момент. Немногие решались ступать на земли Собак и в лучшие времена. Даже Церковь никого не присылала, насколько он помнил. Появлялись лишь случайные вестники и торговцы.
Никто не препятствовал Церкви, потому что ее миссионеры и целители считались святыми, а жизни их неприкосновенными. Ответственность за безопасность вестников падала на всех. Каждый, кто причинял им вред, становился изгоем. Любой, кто встретит, обязан был убить нарушителя этого правила при первой возможности, если только тому не удавалось вымолить прощение.
Вестники несли слова о мире, войне, о надвигающейся чуме — о том, что касается всех людей. Поэтому они и пользовались всеобщей защитой. Много раз Гэн думал, что это — единственные люди неродного племени, которым стоит позавидовать. Путешествуя где и когда захотят, они могут увидеть весь мир. Неприятным в их миссии было только общее предубеждение: считалось, что вестники предчувствуют надвигающуюся беду, а то и больше — своими пророчествами могут ее накликать. Но вестники часто появлялись и там, где все было спокойно, поэтому Гэн решил, что их репутация как предвестников несчастья преувеличена.
Торговцы выживали потому, что были необходимы. Юноша с трудом сдержал улыбку, сравнив высокомерную Жрицу с этими бездомными бродягами, с их ненадежным унизительным ремеслом.
Украдкой бросив еще один взгляд на спутницу, Гэн подумал, что она прекрасна, даже когда сердится.
Воспользовавшись содержимым маленькой сумки, привязанной к седлу, Сайла ухитрилась полностью переодеться. Капюшон плаща прикрывал горящие от возбуждения внимательные глаза. Гэн еще раз взглянул на свою спутницу, когда они приблизились к краю плато. Он всегда предвкушал момент, когда перед ним открывалась вся деревня. Сегодня эту радость можно было разделить с кем-то другим. Не обращая внимания на раздражающий его эскорт, юноша не спеша наслаждался этим мгновением. Он обвел рукой долину.
— Здесь живет мое племя.
Жрица не сдержала возглас восхищения. На холмах, покрытых буйной зеленью, концентрическими окружностями выстроились шатры. В центре лагеря возвышался курган идеально правильной формы. На его вершине виднелось какое-то сооружение. Заметив любопытный взгляд спутницы, Гэн обратил ее внимание на дальнюю границу долины, где клубился пар от горячих источников.
— Наши лекари говорят, что чистота уничтожает невидимых, — добавил он. Гэн признался, что имеет о них смутное представление, но знает, что невидимые осложняют болезни, а иногда, заразив крохотную ранку, делают ее смертельной.
Сайлу слегка покоробила самонадеянность юноши, который осмеливался поучать ее, военную целительницу из аббатства Ирисов. Но, увидев его наивную серьезность, она улыбнулась про себя, позволив ему продолжать, и рассмеялась вместе с ним, когда Гэн заявил:
— Старейшины выбрали это место для деревни, потому что здесь могут всю зиму парить свои старые кости в горячей воде.
Молодой воин показал на долину слева от лагеря. Там виднелись ровные ряды будок для неприхотливых подопечных Вождя Собак. Ближе к ручьям располагались загоны, где Вождь Лошадей следил за приплодом и тренировал вверенных ему животных.
Сайла уже видела собак в деле. По словам Гэна, лошади для людей его племени были также важны.
— Трое обычных конных воинов ничего не стоят по сравнению с нашим ночным дозорным на обученном боевом коне и четверкой собак, — хвастливо добавил юноша.
Живые воспоминания о схватке в Тигровых Скалах не позволяли отнестись к его словам как к простому бахвальству.
Гэн рассказал и об удаленных поселениях, в миниатюре повторяющих главную деревню. Их было шесть на юге и еще четыре в нескольких днях езды на востоке.
Сайла упивалась видом долины, украшенной шатрами, которые, словно драгоценные камни, сверкали на фоне весенней зелени. Приглушенный оттенок полыни усиливала сочность изумрудных и красных тканей. Были и голубые вкрапления, яркие, словно сапфир или бирюза. Пятна желтого и оранжевого цвета предвещали лето, когда лучи палящего солнца превратят склоны холмов в раскаленную печь. Она знала, что тогда люди уйдут отсюда в прохладу предгорий Отца Снегов.
Сайла знала и о том, что сотни круглых шатров покрыты одеялами — гордостью женщин племени. Настоятельница тонко дала ей понять, что в аббатстве Ирисов были бы не прочь раскрыть их секрет. Знали, что ткут одеяла из хлопка. Но тайной оставался состав мази из воска и растений, позволявшей одеялам не пропускать влагу, сохраняя мягкость.
Гэн прервал ее размышления, рассказав, что зимой шатры утепляются изнутри шерстяными одеялами. Отличительным знаком семьи служил флаг с символом на двенадцатифутовой мачте перед каждым жилищем или повторяющийся символ на одеялах. У Мондэрков таким знаком был красный круг с желтым клином в верхней его трети. На одеялах можно было прочесть всю семейную хронику.
Юноша вдруг замолчал, увидав отца, отъезжающего на своем прекрасном коне от их шатра, покрытого множеством одеял.
Сопровождавшие Гэна и Сайлу всадники покинули их и поскакали к деревне, где спешились и смешались с толпой соплеменников, к которой подтягивались разрозненные группки. Бурлящая людская масса выстроилась в линию сразу за Колом Мондэрком и двенадцатью старейшинами. Даже издалека было видно: этой дюжине удается создавать впечатление, что они рядом с его отцом, но не вместе с ним.
Спустившись в долину, Гэн заметил своего дядю из Южного клана, Фалдара Яна, как обычно окруженного отрядом воинов. Они теснились в переднем ряду, недалеко от Кола.
Жрица спешилась и пошла рядом с Гэном и Раггаром, продолжая тихо задавать вопросы, но юноша не отвечал в надежде, что Сайла замолчит. Наконец, забыв о вежливости, он резко бросил спутнице:
— Существуют правила поведения воинов. Одно из них — не болтать с пленницами.
Наступило молчание, и он почувствовал, как под лопатками покалывают крошечные иглы дурного предчувствия. Однако, когда Сайла заговорила, казалось, что выпад Гэна ее позабавил:
— Вот уж не думала, что ты еще способен меня удивить. Выходит, я ошибалась. Не могла предположить, что рот у тебя больше, чем сердце. Не такой огромный, как эта твоя кривоногая тварь, но и не намного меньше.
— Тварь?! Раггар? Да он герой, боевой пес, убивший врага! Его будут почитать до конца его дней!
Тут их перепалка прекратилась. Вождь Войны поднял руку в приветствии, и, замолчав, они остановились перед ним. Гэн незаметно прикоснулся к Раггару, и пес прижался к его ноге, словно ободряя хозяина.
Кол Мондэрк выглядел старше своих пятидесяти зим. Ветер ерошил серебряные волосы, изборожденное морщинами лицо словно повторяло рельеф тех мест, где он скитался и воевал в своей жизни. Следы жестоких войн виднелись повсюду. Глубокий шрам, начинавшийся на правом виске, пересекал лоб и левый глаз и заканчивался на выступавшей скуле. Морщинистое утолщение на шее осталось от камня, выпущенного из пращи. Гэн помнил, как племя пело упокойную молитву после этого ранения и еще одну по случаю раны от стрелы, следы от которой скрыты под черно-белой курткой из воловьей шкуры.
Вождь носил простые штаны из оленьей кожи. Единственным его украшением была серьга. Она свисала из проколотого правого уха — неограненный нефрит на пластине кованого золота шириной в два пальца.
