Это, конечно же, была далеко не полная статистика. Необходимо учитывать ряд обстоятельств. Во- первых, бойцы прекрасно знали о наличии цензуры и воздерживались от откровений в своей корреспонденции. Во-вторых, содержание задержанных цензурой писем, очевидно, свидетельствовало о том, что число недовольных было гораздо больше — многие товарищи авторов писем либо погибли, либо попали в плен. Кроме того, военная цензура в период с 1 по 25 октября 1941 г. зарегистрировала 7 180 неофициальных сообщений о гибели бойцов на Ленинградском фронте. Эти сообщения шли, как правило, от знакомых погибших или находившихся с ними в одном подразделении бойцов. При сообщении пересылались личные документы, справки, фотографии и т. д., а также личные медальоны, как доказательство смерти своих товарищей.
В спецсообщении членам Военного Совета Ленфронта Управление НКВД отмечало, что подобные действия нередко приводили к недовольству родственников погибших, которые обращались с жалобами на бездушное отношение к семьям красноармейцев, ссылаясь на то, что не имеют документов на получение пенсии. В отдельных случаях подобные неофициальные сообщения являлись причиной антисоветских проявлений. В связи с этим УНКВД считало необходимым через командование и политаппарат Ленфронта проводить «разъяснительную работу среди бойцов и командиров о недопустимости подобных сообщений, так как это понижает моральное состояние членов семей бойцов Красной Армии»156.
Однако, несмотря на принимаемые меры, на отдельных участках фронта имели место случаи, свидетельствующие о подверженности некоторых бойцов пораженческой пропаганде. Мы уже упоминали о том, что 5 октября 1941 г. Военный совет Ленфронта издал специальный приказ по поводу «братания» и перехода к врагу ряда военнослужащих второй роты 289-го артиллерийско-пулеметного батальона 168-й стрелковой дивизии (Слуцко-Колпинский укрепрайон). В приказе подробно описывалось произошедшее 19 сентября: к линии обороны названной роты подошли переодетые в солдатскую форму немецкие офицеры и предложили группе красноармейцев сдаться в плен.
«Вместо того, чтобы употребить власть и немедленно захватить немецких агитаторов или уничтожить их на месте, командиры взводов и помощник комвзвода допустили фашистов к переднему краю обороны и совместно с некоторыми красноармейцами вступили с ними в переговоры, начали предательское «братание», после чего 5 бойцов перешло к врагу.
20 сентября двое красноармейцев посетили немецкие окопы, где им было сказано, что перебежчики сами не хотят возвращаться. После этого «визита» дезертировало еще 5 человек. На участке роты сложилась такая обстановка, когда фашисты и красноармейцы ходили на виду друг у друга».
В приказе отмечалось, что подобные факты могли иметь место «лишь в результате предательского поведения отдельных командиров, комиссаров и работников особых отделов и при отсутствии настоящей большевистской политико-воспитательной работы в подразделениях». Приказ предписывал строжайшее наказание виновников случившегося и предостерегал от повторения подобного в будущем.
19 сентября 1941 г. начальник Главного Политического Управления ВМФ в своей директиве потребовал неукоснительного выполнения директивы Сталина № 090 и приказа НКО № 270 в связи с имевшимися в частях флота фактами измены. Он предписывал смелее выдвигать на высшие должности и повышать в звании комиссаров, которые выполняли директиву № 090 о повышении бдительности, требовал от подчиненных добиться «всеобщей бдительности». Для этого предлагалось резко активизировать устную и печатную пропаганду по вопросам политической бдительности и недопустимости сдачи в плен157.
В политдонесении 17 октября 1941 г. политотдела войск охраны тыла фронта отмечался рост числа случаев задержания заградительными отрядами лиц с немецкими листовками. Показания задержанных свидетельствовали о массовом хранении листовок противника военнослужащими 8-й армии158.
Забегая вперед, отметим, что в методических указаниях «О расследовании дел об измене Родине» Военной прокуратуры Ленфронта, датированных 31 декабря 1941 г., указывалось, что «...наличие фашистских листовок, может, подчас, послужить хорошим доказательством для изобличения подозреваемого в измене Родине»159.
В октябре 1941 г. в частях Ленфронта было зафиксировано 967 случаев измен160, в то время как по данным военной разведки противника только с 11 по 20 октября 1941 г. в плен было взято 4 802 человека161. Итоги проведенной в войсках фронта работы по реализации приказа начальника Политуправления фронта от 23 октября о борьбе с пропагандой противника сводились к тому, что «повысилась бдительность и настороженность бойцов», участились случаи, когда сами красноармейцы огнем предупреждали переход на сторону немцев, командиры и политработники стали больше общаться с личным составом, заботиться о его нуждах162. В результате произошло сокращение числа тяжких воинских преступлений. Так, в ноябре случаев измены было почти вдвое меньше, чем в октябре — 552, а в первой половине декабря — 120163. Но даже принимая во внимание наметившуюся положительную тенденцию, следует иметь в виду, что настроения личного состава вызывали серьезную озабоченность особых отделов и Военной прокуратуры, издавшей в конце декабря 1941 г. методические указания по расследованию дел об измене Родине.
Немецкая разведка уделяла большое внимание изучению настроениий в частях Ленфронта. Основываясь главным образом на показаниях военнопленных и перебежчиков, германская служба безопасности пришла к заключению, что морально-политическое состояние бойцов Красной Армии на подступах к Ленинграду в конце октября — начале ноября 1941 г. было критическим. «Переходить или не переходить?» — вот тот вопрос, который, по мнению немцев, «открыто обсуждался» красноармейцами и определял их общее настроение.
Главным препятствием для перехода на сторону немцев чаще всего назывались строгое наблюдение за личным составом со стороны особых отделов, обстрел нейтральной полосы немецкими постами, а также боязнь подорваться на собственных минных полях вблизи линии фронта. Последнее обстоятельство особенно выделялось СД. Отмечая, что настроение бойцов 55-й армии «очень плохое», что «по крайней мере 50 процентов солдат имели намерение перейти на сторону немцев», немецкая служба безопасности указывала, что «от перехода людей удерживает не столько террор политруков, сколько тщательно заминированная передовая линия. Многие ждут подходящего момента...»164
СД отмечала, что в различных частях распространенным явлением стали расстрелы дезертиров, задержанных перебежчиков, пораженцев, причем в ряде случаев — перед строем. Красноармейцам приказано стрелять по перебежчикам, однако, отмечалось далее в донесении айнзатцгруппы А, «не известно ни одного случая выполнения солдатами этого приказа», что противоречило свидетельствам советской стороны, о которых упоминалось ранее. Немцы были уверены, что пессимизм овладел даже политсоставом Красной Армии. Они сообщали, что «от политруков можно уже услышать высказывания типа: «Наши войска смогут продержаться только 14 дней»165. Другим «свидетельством» кризиса в Красной Армии был строгий запрет офицерскому корпусу вести любые разговоры о военном положении, так как «настроения и напряженность в войсках были таковы, что любой разговор мог привести к ожесточенному спору».
Пораженческие настроения были обнаружены даже среди офицеров НКВД. Например, по данным агентуры, работавшей в особом отделе 42-й армии, капитан Николаев участвовал в споре с хозяином дома, где находился его отдел, о бессмысленности обороны Ленинграда. Примечательно, что Николаев не выступил против пораженцев, хотя и закончил диспут бранью. Капитан НКВД Авдеев в беседе с женщиной, завербованной СД, заявил, что Ленинград падет раньше Москвы166. Положение со снабжением также ухудшалось. Особенно остро ощущалась нехватка бензина, артснарядов и патронов. В связи с недостатком топлива ухудшилось положение с доставкой пищи на передовую, хотя, продовольственное положение в начале ноября оставалось удовлетворительным»167.
В отчете за период с 6 по 20 ноября 1941 г. СД вновь подчеркивало невысокий моральный уровень частей Ленинградского фронта, которые пытались прорвать блокаду в районе Колпино. При этом особо указывалось на то, что даже хорошее оснащение (зимняя одежда) не оказало существенного влияния на настроение бойцов. Перебежчики вновь сообщали о том, что большинство красноармейцев более не видит смысла в обороне Ленинграда, что все ждут немецкого наступления, с тем чтобы перейти на их сторону168.
Несмотря на принимаемые меры административно-репрессивного и идеологического характера,
