появился «Уазик». Дистанция вполне безопасная для предупредительного свиста. Я свистнул, в ответ два коротких свистка, сигнал принят. Теперь бегом в лес к полянке – уж очень интересно, как Ридкобород будет закладку снимать. Мы собираемся у заранее выбранного куста бузины, здесь нас офицеры ни за что не заметят. Раздается урчание «Уазика», ползущего по залитым ухабам, а потом не совсем стройная песня – луженные глотки полковника и майора орут на весь лес: «Парашютик мне напо-о-омнил над Россией облака…Эх, лучше нету войск на свете, чем десантные войска!» Теперь за следы можно не волноваться – «Уазик» шумно плюхнулся в лужу и, словно тяжелый крейсер, всё смыл громадной волной.
Офицеры остановились, вышли, сладко потянулись. Ридкобород полез в дупло, достал оттуда банку, извлек записку и принялся читать её вслух, нудно и монотонно, как пономарь. Однако концовка получилась весьма эмоциональной: «Уроды, чмошники, страусы с гнилыми организмами! Ну кто так в рейды ходит!?» Потом добрый дядька Ридкобород спрятал записку в планшет, и по его довольной морде было видно, что задание вчерашней группе зачтено как «успешно выполненное». Офицеры расстелили на капоте газетку, порезали колбасы и хлеба, достали по бутылочке пивка. Завтрак на скорую руку, похоже решили подзадержаться на нашей точке. Но тут потянуло ветерком, и, как назло, от нашего костра. Ридкобород повёл носом: «Чуешь, Саныч, тут недалеко какая-то гнида костёр палит. Не хочу место схрона светить – я этим дубком который год пользуюсь. Давай садись в «козла» да дёргаем отсюда! По пути покушаем». Начальство уехало, а мы с дружным хохотом высыпали на полянку. Нас обуяло забытое детское чувство, которое частенько возникает у пацанов в подобных ситуациях – мы наперебой принялись кривляться и передразнивать офицеров.
Костер уже прогорел, самое время в угли закопать картошку, а сверху повесить шашлык. Тут и солнышко выглянуло. Вторая заповедь диверсанта – лучше переесть, чем недоспать. Неспешно, плотно поели, сходили к ручью, почистились, подсушились. Опять смотались к дубу, заложили уже свою писульку. Всё, теперь можно спокойно выходить в цивилизацию. Вещмешок с «дарами природы» решено было закинуть в камеру хранения на той самой автостанции в Пренаи, что в пяти минутах ходьбы от части и откуда утром началось наше путешествие. Уже особо не скрываясь, мы пошли к ближайшей автобусной остановке. Расположение остановок и расписание автобусов мы знали – эта важнейшая развединформация загодя коллективно собирали, кропотливо записывали и наносили на карту. Потом эти карты кочевали на курс годом младше. У нас были записи предыдущих лет. Судя по этим записям, первый автобус должен был вскоре подойти, поэтому надо спешить. Подошла Колина очередь нести вещмешок. Пошли напрямки, через скошенное овсяное поле. Колкая стерня впилась в босые Шлёмины ноги, и тот обул свои лыжи-говнодавы. Последние сто метров уже бежали что есть мочи – к остановке подходит автобус, расписание за год не поменялось.
Запыхавшиеся, мы едва успеваем втиснуться. Шлёма лезет в переднюю дверь, а я с Колей в заднюю. У нас еще так-сяк, средняя лошадность, а впереди вообще давка старшная. Шлёма прыгает на ступеньки, и тут выясняется, что край его гигантской обувки на ступеньку поставить можно, а ноги – нет. Он скользит несколько раз, молотит ногами по ступенькам и наконец с грохотом плюхается прямо под набегающий народ. Безжалостные пассажиры лезут через его спину. Тут Игорь прыгает задом прямо в толпу и там застревает своей задницей. Теперь из дверей торчат его ноги в гиганских штиблетах-шинах. Непонятно, что там в зеркало увидел водитель, но он что-то быстро объявил по-литовски. Народ принялся гневно гудеть, с интересом посматривая на переднюю дверь. Тогда водитель с заметным акцентом объявил уже по-русски: «Вооеннный, заабери своего сома в дверь – твоя рииба наружу торчит!» Тут уже истошно завопила какая-то тётка-правдоискательница: «То не рыба, то у него такие ласты из колёс, он в них в автобус залез! Езжай, водитель, до пункта милиции, надо этого хулигана там сдать».
Обстановка опасно накаляется. В довершение мы замечаем, что прямо перед Шлёмой стоит здоровый десантник в чине старшего лейтенанта. Шлёма одет в форму, а мы с Колей уже военные куртки стянули и остались в разноцветных футболках, чтобы особо не светиться. Лейтенантище наступает Шлеме на край его «сланца», а самого хватает за шиворот. Шлема начинает жалобно оправдываться: «Товарищ старший лейтанант, я был на полевом занятии по топографическому ориентированию. Закладку ставил в болото. Чтобы не мочить ботинки, решил разуться, а когда вернулся, то увидел, что их кто-то украл. Пришлось из подручных материалов смастерить временную обувь. Вот с маршрута сошел, направляюсь в часть!»
Народ тут же переметнулся на сторону Игорька, стал орать на офицера и просить отпустить бедного солдатика. Рядышком едет какой-то русский мужик, он начинает гневно расспрашивать, как такое произошло. Другой мужик, уже литовский, начинает с ним спорить, доказывая, что литовцы такого сделать не могли, а обувку, скорее всего, спёрли русские. И тут этот литовец замечает Колю, за спиной которого болтаются армейские ботинки явно десантного образца. Литовец спрашивает Шлёму: «Соолдатас, у-уу тебя таакие виисокие боотинки были?» А потом указывает на Колю: «Воон он, воор!!! Я же гоовоорил, руусский!» К нам через толпу начинает продираться разъяренный громила-старлей. Ничего не понимающий водила останавливает автобус и на счастье открывает двери. Мы с Милей долго не думаем – выпрыгиваем из автобуса и даем стрекача от греха подальше. Через секунду десантируется Шлёма и шлепает своими покрышками нам вслед. Вдогонку что-то орёт высунувшийся лейтенант, но тут двери закрываются, и автобус отходит. Мы переводим дыхание, заставляем Ламина обуть его злосчастные новые БД и бредём назад к остановке ждать следующего автобуса.
ПРИКОПНИТЕ БАБКУ
Пролетела войсковая практика, мы вернулись в Ленинград. Завтара добрый дядька Ридкобород будет принимать устный зачет по парашютно-десантной подготовке, а сегодня делать нечего. Надо бы книжку читать. Но это лишнее – Ридкобород еще вчера вечером позвал Батю, нашего художника Виталика Руденко, и приказал ему каллиграфическим почерком подписать все зачётки. В графе «оценка» было велено написать «зачтено». А потом Ридкобород во всех зачётках расписался. Батя военную тайну в секрете не сдержал – срали мы теперь на этот зачёт. Больше никто ничего учить не будет. Будем гулять и к отпуску готовиться.
Тут к нам в комнату забегает взволнованный ленинградец Вовка Чернов. Чернов, курок третьего взвода. Он не десантник, но всё равно нам с Колей друг.
Мужики! Помогите прикопнуть бабку.
Чего?
Да дело тут такое… У моей бабушки есть подруга – в обед сто лет. Должно было быть. Померла она. Бабуська совсем одинокая, хоть и подружек куча. Но они там все – свидетельницы бытия Ивана Грозного, самые молодые – так Петра Первого. Короче, хоронить некому; нужна помощь, мужские руки. А кроме вас, никого нет. Мне мать пятьсот рублей дала, так что поминки с водкой гарантирую!
Вовкин отец воевал в Афгане, а его машиной, «Волгой»-фургоном, Вовка пользовался по доверенности, как своей. Поехали мы в мастерские Академии. Там нам за сто рэ сварили примитивный памятник – треугольный обелиск с крестиком. Покрасили мы этот памятник серебрянкой, а когда просох, привязали его к черновской «Волге» на крышу. Ещё за стольник заказали в похоронном бюро маленький автобус «ПАЗик», на пару сотен накупили водки и вина, а остальные деньги оставили неприкосновенным запасом на всякие накладные расходы. Гроб нам Коля сделалал бесплатно из досок, что уж год как валялись во дворе Факультета, а обивку бабушки принесли. Они же и поминальный обед приготовили. Короче – завтра погребение.
