Лик Крейстоса в глубине кажется живым, его тело как бы наполнено дыханием жизни, прекрасные очи сияют блеском топазов, и не капли крови дрожат на его груди, а светлые слезы, подобные упавшим на землю жемчужинам!.. И крылатые изображения превращаются в архангелов в чешуйчатых золотых бронях, потрясающих копьями с развевающейся на их концах голубой тканью; и Т исчезают, в сиянии, среди потока зелени, пальмовых листьев и лилий, подобно белым покрывалам на безграничном океане.
Миг озарения! И в то время, как все снова застывает в неподвижности, возникает та же грустная мелодия, прерываемая мистическими порывами, за которыми вьется тема, бесконечно возвращающаяся, как волны седого моря. И снова слышится плач женщин и рыдания мужчин, биение в грудь, жаждущую умерщвления плоти, частые преклонения головы и падения ниц, и тихие молитвы, сливающиеся в непрерывный шепот, и молчание, полное волнений!
Люди снова садятся, строго размышляют. Затем, под изображением Крейстоса на кресте, восстает чьето очертание, господствуя над залой, желтой в свете ламп.
– Братья и сестры, кто выразит волнение наших душ, когда мы постигли, что Агнец в бесконечной милости своей пользуется развратом времен, дабы проявить свое слово! Да! Из этого сосуда нечестия, который именуется Дворцом Цезарей, из этого склепа ложных богов вырастает божественный цветок, просветленный цветок Благодати, которая наполнит мир огнем очистительной любви. Благословим же его! Преследования прекращаются у порога новой Империи, которая покровительствует нам; наши мученики, погребенные в полях, скоро упокоятся тихим святым сном в наших Церквах, в благословении Агнца! – И женщина, горячий голос которой полон бесконечной нежности, восторженно смотрит на изображение Страждущего.
Наступает молчание. Поднимается Заль:
– Братья и сестры, беспощадные для нас времена еще не прошли. Я исповедал мою веру сегодня вечером!
И Заль выступает вперед, бледный, с распухшим лицом, озаренный ярким светом. Раздается крик ужаса! Женщина по имени Севера кидается к Залю:
– О, жив! Жив! Поистине, жив! Слава Агнцу, победившему Грех! О, Заль!
– Если Агнец победил Грех, то нечистая Любовь плоти победит Любовь!
Эти слова бросает суровый голос, голос Атты, который видел только Заля и Северу.
Заль и Севера не слышат его среди общего волнения, и Атта грозно говорит снова, видя в присутствующих христианах – людей Запада, которые охотно откажутся от сравнения религии Элагабала с христианством, от сравнения, которое допускают только люди Востока, как Геэль и бывшие у него в день пришествия Магло. И глухо расширяет он пропасть между ними, смело обличая принцип Зла и Добра: Заль вдохновлен Злом под личиной Добра; это он ставит ему в упрек, чтобы возбудить недоброжелательство к своему врагу.
– Постоянная борьба двух принципов, Заль! И ты поддаешься ей, как истый перс. Ты уменьшаешь благость и силу Божию, ради демона.
Ни Заль, ни Севера не слушают; христиане качают головами и затем оставляют их, а она умиленно дотрагивается до его лица своими руками, изящными, как руки патрицианки. Христиане возвращаются на свои скамьи. Заль снова садится рядом с Амоном, скрывшимся в самый далекий угол залы, где тени покрыли священные изображения.
Один из верующих встает. В запутанных словах он благодарит Сына Человеческого за начало мученичества в лице брата Заля. Но не подобает христианам надеяться на Императора Элагабала, который есть сосуд, полный пороков, из которого восстанет не цветок Благодати, но ужасная ехидна Зла.
– В словах Северы начало ереси, – говорит он и утверждает со смиренной уверенностью, что углубившись в себя, она признает вечную Истину.
А другой добавил:
– В его глазах Заль проявил недостаток смирения, прервав проповедь Северы, чтобы возвестить о своем исповедании веры. Он, сам, Дативус, знал мучеников, страдавших от огня и от бичеваний в рудниках, лишенных омовений и ложа и усердно скрывавших следы страданий. Левая рука не должна знать, что делает правая: какую бы радость ни ощущали христиане, им незачем знать о том гонении, которому от язычника подвергся Заль; это ведомо ему и Агнцу.
Его поддерживает третий:
– Вера имеет цену и без дел. Зачем Заль, посещающий собрания своих братьев и сестер, смущает их непрошеным объявлением о своем исповедании Крейстоса? Лучше было бы прийти в начале молитв и слиться со всеми в божественном лоне непорочного Агнца, чем развлекать свою душу внешними делами, оскверняя ее прикосновением язычников и совершать, таким образом, двойной грех – Любопытства и Гордости. Но уж таков Заль: в нем сокрыта змея, которая сгложет его сердце и обречет его Сатане.
И остальные дружно подхватили:
– Между Залем и Северой есть такие чувства, которые дух не может объяснить иначе, как чувствами тела. Итак, когда Заль предстал со своим мученическим лицом, почему Севера кинулась к нему, а не продолжала свою проповедь, которую все сосредоточенно слушали? Такое чувство не проходит незамеченным. И к чему снисходительно описывать мерзости Элагабала и его приверженцев и говорить, как уже давно утверждает Заль, что могут быть терпимы Богом деяния этого безумца? Кощунство! Клевета! Или, как говорит благочестивый Атта, возможно ли признавать осужденную и достойную осуждения борьбу двух Начал, умалять божественную Силу и возвышать силу Зла.
Страшный крик вырывался из как бы растерзанной груди, и Севера распростерлась перед Крейстосом и рыдала, припав лицом к земле. Верные, стоя, протягивали руки, как бы для того, чтобы проклясть ее, но страшно бледный Заль оставался неподвижным. Атта кричал надменно, подняв голову, с жестокой дугой бровей, из-под которых блестели, как уголья, его порочные глаза.
– И ты, Заль, сломишь ли ты, наконец, твою гордость перед Искупителем людей? Уподобишься ли ты нашей сестре, загубленной тобою, или останешься непреклонным во грехе?
При звуке этого голоса Заль вскочил и, раздвигая Верных, схватил Атту за руку и силой повлек его к ногам Распятого, озаренному теперь тусклым желтым светом.
– Свидетельствую перед лицом Того, Кто будет судить нас всех, что этот человек живет грехом, что душа этого вероломного брата мрачна, как змей. На колени, на колени, Атта! Вот Амон, который будет свидетельствовать! – И, сдавив ему горло, он принудил его опуститься на колени.
Амон испугался и весь съежился. Ему хотелось вообще исчезнуть, но Верные принудили его пойти к Залю. Воспользовавшись общей неразберихой, Атта с неимоверным усилием вырвался из рук Заля и, растолкав христиан, выскочил из залы. Уже через мгновение раздался стук выходной двери, и послышались торопливые шаги, затихающие в глубине улицы.
Севера, встав, отерла слезы краем своей паллы и улыбнулась Залю, который, сложив руки, устремил взор к своду, где расплывались очертания трех агнцов и брызжущих из скалы струй.
Собрание медленно расходилось. Верные дарили друг другу прощальный поцелуй мира. Выразительные пожатия рук, долго сдерживаемые нежности, скрытые слезы, немые излияния любви в полусвете залы, – здесь как бы обнимались души, над которыми царил Агнец. Остались только Севера, Заль и Амон, испуганный.
– Прощай, сестра, – сказал Заль Севере и коснулся ее лба чистым поцелуем. – Прощай! Я рассеял лицемерие и исповедал Крейстоса! Какие чудные часы для меня, сестра! Они приближают меня к Богу!
– Довольно, довольно, Заль, – ответила Севера. – Твоя гордость заставит меня усомниться в твоей доброте. Расстанемся! – И, покидая Заля, она прошептала:
– Ты мне свидетель, Сын Божий, что я люблю этого человека духом, а не телом!
XVI
Севера быстро удалилась. Улица в чересполосице тьмы и света была еще пустынна. Щербатая луна тихо плыла по небу, окаймленному на горизонте желтой дрожащей полосой.
Заль молчал, а Амон размышлял. Верить ли слухам о христианах, которые давно уже – и в Риме и в Александрии – возбуждали любопытство политеистов? Он вспомнил об их прилюдных исповедях, поцелуях и слезах, о едва уловимой любви между удивительным Залем и Северой, – все это было так непохоже на то, с чем он прежде сталкивался в своей безмятежной жизни. Амон подумал о бегстве Атты, услышавшим его имя, и решил спросить его об этом при первом же удобном случае.
