быть вовсе не полагалось.
Нулевая фаза, пришел на ум обрывок фразы. Теоретическое понятие, встречающееся в технической литературе. На этот раз теория не подвела.
Это место просто находится вне времени и пространства. Точка нуля амплитуды поля Айлима, которое мы называем пространственно-временным континуумом.
Я прошелся по комнате, вслушиваясь в эхо шагов и гудение аппаратуры. Все, что я видел, слышал, обонял и осязал, казалось совершенно нормальным, за исключением клубящегося снаружи тумана.
Если это станция с Берега Динозавров, то где же пролом в стене комнаты отдыха, через который я прошел несколько часов назад? Где обломки и дым, трупы и следы нападения?
Станция была опрятной и чистенькой, как только что снесенное яйцо. Я вытащил архивный ящик. Папки в порядке, никаких признаков поспешной эвакуации, вражеской атаки или паники, которая вспыхивает в последнюю минуту.
Синдром 'Марии Селесты' на борту станции.
Я прошел в столовую. На одном из столиков лежала пара подносов с остатками пищи, довольно свежими: единственное нарушение всеобщего безликого порядка.
Нажав раздаточную кнопку, я получил обед. В прорезь выскочил поднос с дымящейся горячей едой: синтето. Я вспомнил о запеченной ветчине и кукурузных початках, о Лизе, ждущей меня в маленьком домике…
Черт возьми, такого уговора не было! Человек сделал свою работу, бросил все, следуя зову долга, в полной уверенности, что мучительные воспоминания растают под шлемом мыслефона. В контракте не было ни слова о пустой станции, опилках и золе на обед, о щемящей тоске по голосу, улыбке, прикосновению…
Черт бы ее побрал, обыкновенную женщину, эфемерное создание, рожденное на заре времен и прожившее жизнь короткую, как огонек пламени, женщину, умершую и обратившуюся во прах тысячелетия назад…
О, Лиза, Лиза!
— Довольно! — прикрикнул я на себя и, вздрогнув от звука собственного голоса, мысленно продолжил: 'Всему есть простое объяснение. Не совсем простое, но все же объяснение'. — Спокойно, — произнес я вслух, игнорируя эхо. — Транспортировка сместила станцию к раннестоящей точке на темпоральной оси. Та же станция, другое время. Или вообще никакого времени. Математика подскажет, можно не сомневаться.
Какое имеет значение, понимаю я что-то или нет? Станция существует, несмотря ни на что, и я — вместе с ней. Вопрос только в одном: что делать дальше?
Густой неподвижный воздух обволакивал, как погребальный фимиам. Казалось, все вокруг замерло в ожидании перемен. Но без моего желания их не будет.
— Ладно, Рейвел, — успокоил я себя. — Не морочься. Ты знаешь, что делать. Единственное возможное…
Я встал и прошел через операторскую по служебному переходу к транспортной кабине.
Никаких изменений. Чуть теплились пластины излучателей, по табло бегали контрольные цифры. Все как положено, только не светился ласковый зеленый огонек — индикатор энергообеспечения, подтверждающий замыкание внешней цепи на Нексс-Централ.
Стоило только войти и переместиться во времени… Но куда?
Вихрем пронеслись сомнения, но я отбросил их и вошел. Дверь закрылась, и я остался наедине со своими мыслями. Не давая им ходу, протянул руку к кнопке и нажал.
Беззвучный взрыв стремительно бросил меня в бездонную пропасть.
9
Головокружение медленно отступало. Мало-помалу возвращалось чувство реальности: жара, жесткий настил под боком, глухое шуршание, скрип, покачивание, слабое мерцание света сквозь веки. Я открыл глаза. По воде скользили солнечные блики. Я лежал на деревянной палубе, скорчившись в неудобной позе.
Я попробовал пошевелиться и застонал от резкой боли, но кое-как сел.
Линия горизонта дрожала от испарений и покачивалась, заслоняемая вздымавшимся фальшбортом из потертой, обожженной солнцем древесины. Надо мной на сочной синеве неба раскачивались мачты, рангоуты и такелаж парусного корабля. В памяти всплыли гипноданные о парусниках: я распознал типичную оснастку португальского галеаса шестнадцатого столетия.
Подделка, решил я почему-то. Имитация, возможно, из Нового Возрождения, около 2220 г. нашей эры. Искусно выполненная копия точно соответствовала образцу, хотя под деревянным настилом из поддельного дуба наверняка скрывались стальной каркас и небольшой реактор, а в роскошных каютах были созданы все условия для оператора и дюжины веселящихся экскурсантов.
Постепенно сознание начало воспринимать звуки: скрип канатов и шпангоутов, обрывки разговора и сильный грохот. Что-то грузно ударилось о палубу. Корабль вздрогнул. Столб соленых брызг перехлестнул через леерное ограждение и окатил меня ледяной пылью так, что сперло дыхание. Я отер лицо и в полумиле разглядел другой корабль, тяжелый двухпалубник с тремя мачтами, над которым развевался длинный зеленый вымпел с серовато-белым мальтийским крестом. Облачка дыма вдоль борта обозначили невидимые орудия. В море поднялся фантастический ряд водяных столбов, идущий под углом к нашему курсу.
— Баррум-ум! — докатился отдаленный гром.
Мысли круто изменили направление. Картинка с веселыми туристами, путешествующими по Карибскому морю на мнимом пиратском корабле, испарилась, как брызги, поднятые пушечными ядрами. Стреляли самые настоящие орудия, подлинными снарядами, которые запросто могли продырявить палубу и меня заодно.
Я вскочил и посмотрел на корму. Вокруг маленькой палубной пушки, готовя ее к стрельбе, сгрудилась кучка людей. Все они были в костюмах шестнадцатого столетия, поношенных, испачканных и пропотевших. У одного из пореза на щеке текла кровь. Рана выглядела слишком натурально для игры.
Я укрылся за большой клетью, где держали живую черепаху с щербатым поблекшим панцирем около ярда в поперечнике.
Раздались крики, и что-то трепеща слетело вниз и шлепнулось неподалеку на доски. Я разглядел изорванное в клочья знамя из грубого холста — аляповато раскрашенный и выцветший на солнце длинноногий зеленый цыпленок с рогами на грязно-желтом фоне. Геральдика не входила в число моих увлечений, но в пояснениях не было нужды: я угодил в самый разгар морской битвы, причем на сторону, терпящую поражение. Галеон заметно увеличился в размерах, приближаясь правым галсом. Появились облачка дыма, раздался свист, треск, словно на раскаленную сковородку вылили масло, и на меня дождем посыпались щепки. Около пушки моряк в зюйдвестке нескладно рухнул, извергнув целый фонтан крови, и задергался, как подсеченный карп. Вновь послышались вопли и грузный топот. Кто-то пробежал мимо клети, что-то выкрикивая и, возможно, обращаясь ко мне. Я не шевелился, ожидая наития, которое подскажет мне, что делать.
Оно явилось в обличье коренастого смуглого детины, босого, в обтрепанных розовых крагах и мешковатых желтовато-черных штанах, подпоясанных кожаным ремнем шириной в ладонь, на котором висела абордажная сабля, будто выкованная из обода старой бочки. Он подбежал ко мне и завопил, размахивая короткой, толстой рукой. Я поднялся на ноги. Он опять махнул рукой и побежал в сторону бака.
Мое появление не удивило его, а я в общем почти разобрал смысл его монолога. Он крыл на чем свет стоит болвана Гонзало, который вел себя как последняя сволочь, из-за чего ему и выпустили кишки. И еще потребовал помочь ему зарядить тяжелую гаубицу.
— Чертов дурень, — услышал я свой ворчливый голос. — Надо бросить пушку за борт, чтобы облегчить корабль. Наш единственный шанс — удрать от них, но и бегство уже невозможно…
