– Забудь, – сказала я ей. – Никаких скинни. Никаких футболок. И вообще спортивно-повседневные вещи не имеются тут в виду. Элегантный костюм – вот такой! Или платье. Если пишут Informal – «неформально», – то же самое. Иногда имеется в виду вечеринка на открытом воздухе, у бассейна. Тогда чулки можно не надевать.
– Это отлично.
– Светлый костюм или платье. Смотри, вот это.
– Красивое. Я люблю маки.
– Можешь расслабиться и обуть босоножки на плоской подошве. Знаешь, мы как-то были в загородном поместье у одного англичанина. Устроили пикник на лужайке. Так ты не представляешь себе, как глупо выглядели девушки, которые увязали длинными шпильками в газоне! И бери с собой палантин, не прогадаешь… А что же ты не спросишь – где наше вечернее платье?
– Где наше вечернее платье? – покорно пролепетала Стася. Глаза у нее горели, как у ребенка, которому пообещали игрушку за то, что он споет Деду Морозу песенку.
– А вот оно! – я достала пластиковый футляр.
Стася даже не ахнула. Она просто потеряла дар речи. Честно говоря, я тоже потеряла его, когда увидела это платье в первый раз. Оно было великолепно, это вечернее платье. Ливанец Эли Сааб, одевавший и принцессу Стефанию, и сиюминутных голливудских звездочек, шивший для жен шейхов, томящихся в своих покоях, как много веков тому назад, создал это платье специально для меня. Для нас.
Плиссированный нежнейший шелк цвета слоновой кости, по корсажу рассыпаны вышитые лепестки роз, на плече кружевной медальон, отделанный перьями марабу, и по всей юбке тут и там вспыхивают кристаллы, матово светят жемчужины. Слишком великолепный, будучи надетым, наряд вдруг теряет всю свою избыточность – красота платья внезапно становится твоей красотой, словно ты так и родилась в жемчугах, кружевах и блестках, появилась из белой шелковой пены. Украшения к нему не только не нужны, но и противопоказаны, будь моя воля, я бы ходила в нем босиком, простоволосой… Но мне некуда надевать этот наряд.
В том-то и беда.
Это платье мне подарил деловой партнер Аптекаря. Хасан Аль-Хаджи являлся министром здравоохранения одного маленького государства, раздираемого гражданскими войнами и междоусобицами. У Аль-Хаджи был чеканный профиль и превосходные зубы. С восточными церемониями преподносил он мне этот бесценный подарок, а глаза, в которых проглядывало что-то древнее, даром что самому Хасану от роду было вряд ли больше сорока лет, странно светились, и Аптекарь даже встревоженно пошевелился. Но не съел бы меня Аль-Хаджи, ведь так? В его стране насчитывалось триста больниц на двадцать миллионов населения, и на деньги, потраченные на это платье, пожалуй, можно было бы выстроить триста первую. Но ничего такого я не осмелилась сказать и приняла подарок, повинуясь незаметному жесту отца. Я ни разу не надевала наряд, а Ирина, с аханьем и придыханиями вешавшая плиссированное чудо в гардероб, сказала:
– Ведь это может стать твоим подвенечным платьем, деточка.
Конечно, платье было великолепным, но… слишком роскошным, слишком красивым. На мою собственную свадьбу мне представлялось простое льняное платье, цветочный венчик в волосах. Потом побег с любимым куда-нибудь в Грецию, прыгать в балетках среди античных развалин, раскаленных камней, распугивать ящерок. И жених чтобы был молодой и легкий… А рядом с невестой в платье Сааба должен стоять кто-то вроде Аль-Хаджи. Ноблесс оближ[3].
И теперь я сказала Стасе:
– Ты можешь выйти в нем замуж. Это будет очень красиво.
– Ты с ума сошла! – пролепетала сестра, глядя в зеркало. Ее кремовые плечи, чуть темнее, чем мои, выступали из белой пены кружев, щеки горели.
Глава 5
Мы стали учить друг друга.
Правда, мне все время казалось, что мои уроки Стасе не нужны. Она ведь и без того была хорошо образована и понимала в искусстве, к примеру, больше меня. Я-то всего лишь научилась глубокомысленно кивать, смотреть на картины в кулак и отпускать замечания вроде:
– Великолепно, много воздуха.
Или:
– Чудесно, какой богатый колорит.
А вот Стася, никогда не бывавшая в Милане, знала о том, как писал Леонардо да Винчи «Тайную вечерю», как долго он не мог найти натурщика, который послужил бы моделью для создания Иуды, и наконец наткнулся на уродливого пьяницу, валявшегося в сточной канаве. Леонардо потащил пьянчужку в трактир и прямо там начал писать с него Иуду. Когда натурщик немного протрезвел, он сказал художнику, что однажды уже позировал ему для фрески. Только тогда Леонардо писал с него Христа…
Я была счастлива, что Стася побывает в церкви Санта-Мария-делле-Грацие и своими глазами увидит знаменитую фреску. Это стоило моих хлопот, вранья, страхов.
А врала я много, а боялась и того больше. Этот страх переходил в манию – на какой-то момент я совершенно забыла, что Аптекарь – мой отец и вообще человек. Он стал казаться мне кем-то вроде всевидящего божества, которое все знает, все понимает, но не вмешивается только ради соблюдения какого-то тысячу лет назад принятого договора или для того, чтобы наказать потом больней. Я опоздала как-то к ужину – Аптекарь обронил только:
– Ты не очень-то пунктуальна.
Я забыла, возвращаясь домой, стереть помаду с губ.
Он не сказал ничего.
Наконец, мы со Стасей как-то выпили бутылку вина на двоих. Аптекарь был очень чувствителен к алкоголю, не переносил его запах, и я не сомневалась, что несмотря на жевательную резинку, основательную чистку зубов и таблетку «антиполицай» он все же учуял исходящее от меня амбре дешевого «Мерло». Только опять же – ни слова.
Однако он не смолчал, когда увидел у меня в руках книгу «Секреты макияжа». Стася отчаялась научить меня ровно подводить стрелки. Я все никак не могла справиться с этой хитростью. Рука сестры, натренированная рука художницы, вела одну изящную линию, слегка утолщающуюся в положенном месте, с залихватским хвостиком. Мои же шаловливые пальчики выводили нечто похожее на азбуку Морзе – прерывистую линию, точка-тире-точка-тире, да еще и с кляксами, а хвостик вместо того, чтобы лихо торчать кверху, прискорбно опускался вниз, от чего выражение лица у меня становилось, как у старого кокер- спаниеля. Но я не теряла надежды и продолжала упражняться.
– Стаська, может быть, мне сделать перманентный макияж? – спросила я у сестры, начитавшись ее толстых глянцевых журналов. Мы валялись на ковре и пили вино. Храбрость моя была подогрета возлиянием, не иначе.
– С ума ты сошла, – отреагировала Стася.
– А что такого? Слушай, я только сейчас поняла. К нам в прошлом году приезжали в гости друзья отца. Один был с новенькой женой-моделью. Она ныряла в бассейн, а выныривала оттуда, как была, накрашенной. Это и был перманентный макияж, да?
– Необязательно. Может, и не татуаж. Может, водостойкая косметика. Но тебе это не светит. Там чтобы все поджило, нужно как раз недели две. Не успеем. Да и потом, это довольно-таки больно, не слышала?
– Тогда не надо.
Стася знала, что я панически боюсь боли.
Какой концерт я закатила, когда она решила выщипать мне брови, это что-то! Только вот не надо думать, что мне щипали брови впервые в жизни – разумеется, это происходило и раньше, но в салонах я требовала обезболивания, и по бровям мне проходились стиком с анестезирующей пастой! А без наркоза это мука, оказывается! Стася предложила сначала выпить вина, потом притащила кусочек льда из холодильника и выщипала-таки мне брови – причем скорректировала форму куда лучше, чем это делали в самых дорогих салонах. С этой проблемой мы справились, а вот рисовать стрелки я так и не научилась. Кончилось тем, что
